Младенца на трон!
Шрифт:
– Поелику царь-батюшка в войну с османцами покамест вступать не желает, наказал людев казаками одеть.
– Хитро. Значит, не хочет государь с басурманами воевать? Оставит нас здесь на погибель? Ведь коли не возьмет он Азов под свою высокую руку, опять придут османцы, да уже числом-то поболе. Не выдюжим мы.
– Потерпи, атаман, - князь похлопал его по плечу.
– Вскорости все уладится.
– Ну, хоть то любо, что помнит-таки про нас царь. А мы уж и надежу оставили.
– Ниче, главное, ко времени, - засмеялся Бородавка и поклонился Пожарскому.
Повернувшись
– Бережет, видать, тебя Пречистая-то! А мы турок-то разметали. И даже пашу ихнего в полон схватили.
– О, и нам какой-то бей попался, я уж его в крепость отправил. Князь его самолично заполонил.
Смеясь и перешучиваясь, они направились к городу.
А когда вечером того же дня к Заруцкому привели "какого-то бея", невысокого татарина в посеревшем от пыли тюрбане, он радостно расхохотался:
– Яцко, бес! То ж Джанибек-Гирей! Мало нам пяти тыщ захваченных турок с пашой, дык еще и сам крымский хан!
Бородавка изумленно выкатил глаза и, от восторга забыв о почтительности, ударил Пожарского по спине:
– Ну, ты даешь, братко!
Всю ночь Азов радостно гудел, а под утро казаки, уставшие от битв и захмелевшие от привезенного из Москвы вина, вповалку завалились спать.
[38] Кулак.
[39] Бедра, поясница.
[40] Головной убор янычар, белый колпак со свисающим сзади куском ткани.
[41] Небольшое знамя с длинными хвостами, штандарт.
Глава 35
Поздно вечером, когда Москва уже спала, в палатах боярина Мстиславского, что на Константиновской, появились Шереметев с Троекуровым. На столе горела одинокая свечка, в отблесках ее пламени лица гостей казались жуткими, как в страшной сказке.
– Почто ж вы в такую пору?
– удивился хозяин.
– Учинилось чего?
– Пока нет, - усмехнулся в бороду бывший регент.
– Нам с тобой, батюшка Федор Иваныч, пошептаться надобно.
Мстиславский ждал, с подозрением глядя на гостей. Неужели опять что-нибудь затеяли? И его хотят привлечь? Ну уж нет! Только вчера пришло известие от рудознатцев из его владений за Большим Камнем - железо нашли, и немало. Это ж какие барыши можно получить! А эти неугомонные… Да еще ночью.
– Вы б поостереглись приходить-то, чай, всю челядь переполошили. А ну как в Охранной избе сведают.
– Нет нужды нам боле сторожиться, Федываныч, - вполголоса сказал Троекуров.
– Утрась выступаем.
– Куды?
– На кудыкину гору! Царя пойдем скидывать!
Мстиславский обомлел. Ладно бы какой тайный заговор, где можно в сторонке постоять да за спинами других отсидеться. Он с надеждой посмотрел на Шереметева, словно спрашивая - не шутит ли воевода?
– Истинно Иван Федорыч сказывает, - твердо кивнул тот.
– Ноне самое для нашего дела доброе время. Наших людей множество на Москву прибыло, словно бы они паломники. Ведь послезавтра Ильин день.
– Да помилуй, батюшка, какое
– запротестовал хозяин, истово крестясь.
– Церковники от нас отложились, сами ж ведаете. Да разве ж чудо учинилось бы, не будь государь Богом посланный? Ведь оно порукой. Ну куды ж нам супротив?
Троекуров кругами ходил по комнате, половицы скрипели под тяжелыми шагами. Наконец он остановился напротив Мстиславского, посмотрел с презрением и веско ответил:
– Пустое это! Просто случай вышел, что персы в тот день прислали Ризу. Не поторопи местоблюститель собора, так бы не совпало. Ну, сам рассуди, Федор Иваныч: царь бояр да церкву стеснил, сарынь распоясалась, скоро толпами от нас побегут. Порядка в государстве нет, а он, дитя малолетнее, с еретиками-иноземцами якшается. Они весь передний двор, что за Теремным дворцом, досками обнесли да целыми днями там учиняют невесть что. А русскому человеку там теперича и не пройти. И не разглядишь ведь, все замкнуто. Вот что у них там деется, ведаешь?
– Нет, князь, - развел руками Мстиславский.
– И мы не ведаем. А ведь супротив порядку что-то быть могет. От царя любого ноне ожидать можно. Попомни мое слово: костел они строят аль кирху лютеранскую. К зиме эта мерзость еретическая посреди Кремля-города стоять будет!
– Свят-свят! А с меня-то что надобно?
От волнения и страха ноги отказали хозяину, и он в изнеможении повалился в кресла. Шереметев, наклонившись над ним, сладко зашептал:
– Поверь, батюшка, теперича время удобное. Пока князь Пожарский не вернулся с Азова, мы на Москве хозяева. Ибо здесь только и остались, что полки Ивана Федорыча. Соберем их завтра, да на Теремный! А твое дело - утрась свидеться с Афанасием Васильичем, главой Стрелецкого приказа. Он же твоей супружнице сродственник? Во-от, посулишь ему по-свойски при новом государе место в боярской думе аль еще чего повыше, и пущай он стрельцов, что Теремной охраняют, на нашу сторону повернет.
– А коли он от… отринется?
– Ты до поры ему не сказывай, что завтра-то выступаем. Коли согласится, тогда и можно. А ежели откажется, так донести на тебя не успеет. А мы, что ж, делать нечего, со стрельцами схлестнемся.
Они еще что-то говорили, но Мстиславский их уже не понимал. Сердце стучало так, что, казалось, зазвони сейчас Иван Великий - и то не услышит. Руки похолодели, а лицо, наоборот, пылало. Это ж надо - завтра мятеж!
– Так не запамятуй, боярин, на заутрене Афанасия-то сыщи, - прорвался сквозь окружающую его пелену голос Троекурова.
Иван Федорович механически кивнул. Гости еще немного потоптались и благополучно отбыли. А он схватился за голову и долго сидел, раздумывая, что делать.
После завтрака Петр неторопливо шел анфиладой дворцовых комнат. За ним степенно шагали бояре, сопровождая до царских покоев. Они тихо переговаривались и не мешали государю размышлять.
Его давно беспокоило, что, несмотря на множество открытых школ, московиты не торопились отдавать туда детей. Конечно, можно загнать их туда указом, да будет ли толк? Люди не видят смысла в грамотности и в учении, надо их как-то мотивировать.