Младший брат
Шрифт:
Часть вторая. ВСТРЕЧА
Глава первая
Ах, бессовестные метеорологи, обещали же на весь день «ясно»! Но от Нового Иерусалима к Тушину, от Тушина к Химкам ползли клубы тумана, набухало небо лиловым холодом, и серая занавеска дождя последовательно отгораживала от взгляда бетонные коробочки на том берегу, безлюдный пляж, засыпанный грязноватым песком, и два речных трамвайчика, неторопливо ползущих навстречу друг другу и расходящихся без приветствия. Очередь на шереметьевский автобус заметно волновалась, кое-кто уже
Еще молния — покрупнее, поярче, и гром за нею — пооглушительней, и, наконец, падает на макушку первая капля дождя, оказываясь и холоднее, и мокрее, чем ожидалось. Но уже подкатил долгожданный автобус, радостно зашевелилась очередь—и, когда гроза ударилась в свою вакханалию, город остался позади. Вспухшая темная река играла под мостом, и действительно шли по ней два речных трамвайчика навстречу друг другу, как мерещилось Марку на остановке, когда никакой реки он еще видеть не мог. Остались по левую руку штабеля гниющих досок и горы промокших удобрений, остались по правую руку сосны на песчаном мысу, худо-бедно укрывающие от грозы десяток застигнутых врасплох купальщиков, а там замелькали краснокирпичные казармы Химок и безымянные деревни, не запоминающиеся, сколько ни проезжай мимо. И у разлуки есть оборотная сторона—изводишься, сетуешь, а поди ж ты, получаешь в награду умение отчаянно и непоправимо полюбить все то, что было так безразлично при... чуть было не сказал «при жизни». Ничего, честное слово, ничего особенного: летняя гроза, мокрые яблони, усыпанные твердыми завязями, провинциальные палисадники, убогие домишки с колодцами во дворах. Но и Розенкранц, сентиментальности вовсе чуждый, то и дело жалуется в письмах Андрею на тоску по родине, по самой привычности ее для взгляда...
Марк ехал встречать очередную группу туристов. «Черт бы подрал эту Ариадну! — думал он, перебирая служебные бумаги и бумажонки. — Так просил ее дать мне хоть август побыть в Москве...» Впрочем, сразу после проводов навязанных ему американцев в их Америку ему предстояло пять недель отпуска. Да и группа была, что называется, хорошая [2] .
Мчался Марк на встречу группы, организованной солидной нью-йоркской—еще один плюс—фирмой «Русские приключения», предстояло группе завидное путешествие по Союзу и обслуживание по высшему классу.
2
Здесь, пожалуй, самое время просветить читателя на предмет кое-каких технических деталей. Турист в СССР приезжает всякий, но опытный переводчик, в данном случае — клюющий носом Марк Соломин, оценивает будущих клиентов, едва взглянув на служебное извещение. Англичанин, скажем, считается товаром второсортным, поскольку, как давно замечено, одержим своими домашними проблемами, прижимист и зануден. Чартерные путешествия из туманного Альбиона в Россию дешевы до неприличия, и соблазняется на них публика мелкотравчатая, нижесредний, коли можно так выразиться, класс. С американцами совсем другой коленкор — тут уж прикатывают любопытствующие профессора, гладкие старички-эмигранты, легкая на подъем и падкая на экзотику молодежь. Нередкая же капризность американцев вполне искупается их щедростью на чаевые и отходчивой натурой. (Прим. авт.)
Гидом-переводчиком Марк был первостатейным. За кулисами это означало большие труды, вороха заранее заказанных театральных билетов, ресторанных квитанций, всевозможных справок, подтверждений,
телефонограмм. В особой пластиковой папочке лежал у Марка загодя припасенный список группы в двадцати экземплярах. Идиотки-переводчицы вечно строчили их от руки в последний момент—и туристов нервировали и сами время даром теряли. Умный же Марк с утра еще отпечатал свои списки на машинке, в четыре закладки. Жаль, нет в мире совершенства— застала его за этим невинным занятием Верочка Зайцева, поджала губы сдобренные фиолетовой помадой, постояла над душой.
— Та самая машинка, — изрекла она наконец. — Буква «р» подскакивает. И «а» не пропечатывается.
— В каком смысле «та самая», Верочка?—Марк обернулся, не переставая стучать по клавишам.—Я уже год с лишним твержу Ариадне, что пора ее сдать в ремонт.
— Ты на ней вечно печатаешь свои списки.
— Ну и что?—Стук машинки замолк.—И другим советую. Степан Владимировичу удобно, и в гостиницах, и на самолетах... Я бы на твоем месте...
— Ты на моем месте в партию вступаешь, Соломин, — сказала Вера.
И тут же испарилась—тоже группу встречать торопилась, сука. Да и спорить с нею Марк не мог—строго-то говоря, историю с открыткой знали только сама Вера и начальство.
А дождь внезапно утих. Небо над мелким березняком по обе стороны шоссе стремительно заголубело, засинело, засияло, освобождая дорогу солнцу. На блестящем мокром асфальте Марк с наслаждением потянулся полюбовался толстобрюхими самолетами, с туповатой грацией перемещавшимися по летному полю. В газетном киоске купил позавчерашнюю «Интернэйшнл Геральд Трибюн» и углубился в отдел объявлений, а по радио уже с предсмертным хрипом объявляли о прибытии рейса из Ною Йорка. И пришлось Марку, так и не допив своего кофе, отправляться в таможенный зал.
Сегодняшний самолет на Вену уже улетел, избавив Марка от сомнительного удовольствия подглядывать за обыском у дальних стоек, отведенных для «лиц без гражданства» вроде Кости. И в любой-то стране таможенники—не самый приятный народ, а тут—перины щупают, подкладку у одежды вспарывают, смотрят волками. Оно, конечно, дело государственное, иной раз и впрямь найдут некую материальную ценность, к вывозу запрещенную, изымут в пользу рейха, а все равно противно. На прилете, тут бывает забавно. Ах, как пахнет свободой от терзаемых чемоданов! Брюки, свитера, папки с технической документацией. Ага, распятие кладут обратно, вермут тоже и пачку макарон туда же. Вот и добыча—глянцевый номер «Плейбоя». «Си, си, грациа,— лопочет бизнесмен,— спасибо».
А от постов пограничной охраны уже доносится английская речь—то ли его туристы, то ли зайцевские, а может, и вовсе посторонний народ. Он в который раз открыл сумку. Чек на подноску багажа выписан, яблоко, положенное с утра Светой, на месте, из бумажника выглядывает уголок ее фотографии. На самом дне сумки—пачка аляповатых чемоданных наклеек: храм Василия Блаженного. Всякий раз референт клянется и божится, что последние, а без них нельзя, штук двести уже роздал Марк за это лето. Все в порядке в сумке у гида-переводчика Соломина, и истоминского сомнительного письмеца—нету, хоть и провалялось оно там недели три, даже истрепаться успело в своем ненадписанном конверте. Ивановы якобинцы всегда держались в стороне от западных корреспондентов, стажеров и прочей шатии, находящейся под бдительным оком властей. Целью, понятно, была конспирация, а погорели на этом Яков с Владиком— так никто и не заступился за них на Западе.
Через месяц после суда, комкая слова и поглядывая в стороны, Иван передал Марку три листка папиросной бумаги. «Ты что, спятил?—рассердился Марк.—Стряслась беда, понимаю, но из-за какого-то письма, которое поможет, как мертвому припарка, я не хочу рисковать своей работой...» В конце концов он все-таки смягчился. Но поначалу сунуть его было некому, потом один симпатичный лондонский бизнесмен сказал Марку, что «такими делами не занимается». А в прошлую субботу вдруг что-то треснуло у Марка в душе, что-то он отчетливо понял—и, заехав к Ивану с бутылкой водки, молча вернул приятелю проклятое письмо. Ожидаемого разноса не получил, совсем напротив—Иван спешно вызвонил двух говорливых приятельниц из рабочего общежития и устроил очень даже неплохую вечеринку. Основной программы описывать не стану, а гвоздем предварительной был сворованный Иваном с работы небольшой лазер, ярко-алым лучом запросто прожигавший, к вящему удовольствию девочек, небольшие дырки в монетках и бритвенных лезвиях.
Марк поднялся с подоконника, провел по волосам расческой и, махнув удостоверением, запросто перелез через барьерчик таможни. Завидев энергичного молодого человека с пачкой деклараций, со значком и сумкой Конторы, туристы обыкновенно подходили к нему сами. Тем более группа была молодая, ни одного человека старше семидесяти двух. Зайцевой-то меньше повезло—вон она маячит поодаль в окружении каких-то совсем дряхлых старушонок.
— Ваша декларация. — Марк протягивает листок первому из своих американцев, ставит крестик в списке. Профессорского вида мистер Уайтфилд берет еще один бланк для огненно-рыжей своей жены — еще крестик. Подходит еще одна пара, оба по крайней мере пятьдесят восьмого размера, подходит зеленоглазая, с короткой стрижкой молодая особа.