Младший сын

Балашов Дмитрий Михайлович

– Но зачем же тогда всё? И мы, и вот!

Он мотнул головой в сторону костра и леса, где что-то гулко ухнуло и прокатилось, замирая в тишине, и снова стал слышен только тихий треск костра, шорох воды да редкие всплески рыбы.

– Видишь, Федор, ето не просто объяснить. Человек, ну словом, как мир. И в нем все то же, что в большом мире. А порядок мира – согласие. Словно в пении церковном. Голоса разны, а поют согласно. И коли на струнах играет игрец какой – струны разны, и звуки не в одно. И кабы все звуки одинаки были, не стало бы и музыки. А музыка – ето согласие. Так и в мире все и разно, а согласно одно с другим. Ты вот мятешься, бабы тебе там нужны, иное что, а ты возвысься умом и тогда поймешь гармонию мира. Надо все забыть и отбросить. И тогда услышишь, как небеса поют о славе Бога. Из разного слагается одно, единое, сущее. Ты баешь, хочешь досягнуть чего, а иной будет сидеть, и ему то предназначено, а тебе – твое. Покой и движение разны, а в природе смешаны, и не может быть покоя без движения и движения без покоя. Вот звезды: вечно движутся, а с мест не сойдут! Взгляни! И у людей, у зверей, у травы, у всего свой срок и предел. И всё вместе! Все связано, и все предназначено от начала начал. Так вот мудрецы глаголют!

Грикша одолевал его в споре, но Федор все одно не мог принять братниных слов.

– Ну все равно! Скажем, мироздание, это… И звезды, и травы… Но человек! Вот если бы я не отвез князю грамоты…

– Другого пошлют! Тут-то ты вообще никто!

– Ну пусть. Пусть я еще никто. Но вот митрополит Кирилл. Он может приказать даже князьям, отлучить кого от церкви. Вон владыку ростовского Игнатия чуть сана не лишил! От его воли много зависит!

– И ему тоже от Бога дан предел… Молод ты еще, Федор!

В лесу снова ухнуло.

– Филин, должно! – сказал Федор, подымаясь. – Пойти мережи поглядеть.

Возвращаясь, он все думал над словами брата. И все-таки в голове не умещалось. Вот небо, звезды, и все божьи ангелы там, все нерушимо, все стройно… И зачем же тогда мы? И рождены, и брошены в мир?

– А вот когда поймешь, – отозвался брат, – станешь спокойнее. Научишься все принимать, как есть.

Они вдвоем нанизали рыбу на кукан и вновь улеглись. Свод небес медленно поворачивался. Звезды передвинулись. Крупная звезда вдруг сорвалась и упала, прочертив мгновенный голубой след. Федор не поспел задумать желание. Пора было возвращаться. Они загасили остатки костра, собрали мережи и рыбу. Вода у бортов глухо булькала.

– А в Новгороде на таких челнах и не выходят! – сказал Федор. – Перевернет!

Когда они, привязав лодку, уже подымались от причалов в гору, Грикша вымолвил:

– Ладно, ежели точно примут тебя в дружину, бронь возьмешь. Но чтобы никуда боле не девать! В нашей семье чтоб!

Просиньин купчик скоро появился сам. О приданом уже урядили без Федора. И Федор просто посидел с будущим свояком за корчагою пива. Поговорили о конях, о том, о сем. Чужой был мужик. За что-то любит сестра? Или просто кто-то нужен? Договорились ждать Святок. Федор как чувствовал, что на свадьбе сестры ему не гулять.

Глава 50

Митрополит Кирилл прибыл в Переяславль вместе с великим князем Дмитрием, ростовским епископом Игнатием, владимирским епископом Феодором и новгородским архиепископом Климентом. Здесь, в Переяславле, митрополит киевский и всея Руси начал изнемогать. Он устал, устал не столько плотью, сколько духом. Едучи из Киева в Суздальскую Русь, думал отдохнуть, вкусить плоды посеянного и застал землю в борении и скорбях. Продлится ли жизнь духа здесь, на этой тверди? Не потухнет ли слабый огонек веры под бурями зла и жестокости, что облегли владимирские грады и души людей, сущих окрест?

В конце концов он свершил все, что мог и что было предназначено ему свершить свыше. Укрепил значение церкви здесь и в Орде, перед ханом. Защитил ее от гибели в самые мрачные годы безвременья и утвердил ясные правила на грядущие времена. Смирял князей, миловал, побеждал низкие страсти корысти и себялюбия, учил и наставлял, не уставая. Его трудами спасено то, что, как далекий огонь в ночи, указует путь заблудшему путнику. И он наконец изнемог.

Серо-лиловое небо порошило снегом. Теперь ему до боли хотелось еще раз увидать голубые небеса и серебряную россыпь снегов далекой волынской родины, мягкие увалы Карпат, расписные платки и розовые лица тамошних селянок. Он велел увезти тело свое в Киев и похоронить там. Распорядился добром, сделал последние внушения епископам и причту. Приходя в сознание, вновь призывал к себе князя Дмитрия, наказывал ему: «Ты глава!» Но долго говорить уже не мог. Он даже не был сильно болен, видимо, простыл, а главное – устал. Уже не мог объяснить вразумительно последних своих заветов архиепископу Клименту и князю Дмитрию, которых вызвал к себе перед смертью, и долго молча глядел на них, переводя взгляд с одного на другого. Смежил глаза. Услышал осторожный шепот:

– Нет, еще дышит!

Приоткрыл глаза, веки уже плохо слушались, открывались с трудом, сделал отпускающий знак…

Прошло еще несколько часов. У постели Кирилла бодрствовал его духовник. Внизу ждали, не расходясь, все три епископа: Игнатий и Федор с Климентом, готовились отпевать. Служка появлялся время от времени на верху лестницы, молча отрицательно крутил головой, скрывался. Но вот, появившись в очередной раз, молча остановился и медленно осенил себя крестным знамением. Произнес, уже не сдерживая голоса:

– Упокоился!

По собравшимся внизу прошло движение.

Так умер митрополит киевский и всея Руси Кирилл.

С ним умерла эпоха, перевернулась страница времени, сломались скрижали, писанные нечеловеческою рукой.

Снег падал все гуще и гуще, неслышно возникая из серо-лиловой облачной пелены, и пушистою невесомою ризой укрывал холодную осиротелую землю.

Глава 51

Над западной стороной неба поднялось огненное облако. Из него на землю лились холодные искры – безмолвный огненный дождь. И от безмолвия летящих огней было еще страшнее. «К мору, к войне ли! – говорили, покачивая головами, старики. – Уж к худу, к хорошему такого не быват!»

…Она и Федор стояли, тесно прижавшись друг к другу, за стволами дерев и смотрели на горний пожар. Облако, багровое, громоздилось, пухло, крутилось, выбрасывая изнутри снопы холодного небесного огня. Алые и зеленые волны прокатывались по черному небу. Выше, выше, вот они стали меркнуть, тускнеть; облако редело, распадалось на отдельные столбы света, от него откатывались вертящиеся разноцветные колеса, вот оно стало тонко-прозрачным и погибло. И тьма сомкнулась разом, глухая, непроглядная. Только уж спустя минуты начали просвечивать в ослепленных глазах холодные капли звезд.

Промороженный воздух обжигал нос и щеки. Потрескивали стволы.

– Не могу я без тебя! – вымолвил он с безнадежным отчаянием.

– И я, Федюша. Я все тебе простила. Бог с тобой! И мужу я нарушила. Ты жанись, Федюша! Мне сердцу спокойнее будет.

– Брат с матерью и то нудят женитьце, – нехотя признался Федор.

Недавно он встретил ее мужика. Тот зло поглядел на Федора. Бьет, не бьет? И бьет, так она не скажет!

– Ну, прощай, Федюша! И не полюбились с тобой напоследях-то…