Млечный путь

Меретуков Вионор

Бутыльская рассказывала долго, с какими-то нудными, незначительными подробностями вроде того, что «на углу, на той стороне, находится аптека, а на этой — газетный киоск возле будки, где продаются пироги».

Сообщив все это, Бутыльская в ожидании ответа замерла.

Я прикипел к трубке. Услышал старческое сопение. И больше ничего. Бутыльская, удивленно приподняв брови и немного помедлив, по второму кругу приступила к объяснению маршрута. Я слышал, как маршал тяжело, с горловым присвистом дышит. И молчит. Наверно, собирается с силами, подумал я.

— Похоже, милочка, ты полегоньку выживаешь из ума, — наконец прокряхтел он. — Ну, посуди сама, — голос маршала внезапно обрел армейскую

твердость, — как я могу воспользоваться твоим дурацким советом? Ты что, забыла, что с одна тысяча девятьсот сорок пятого года я езжу исключительно на служебном автомобиле? — Маршал на секунду передохнул и добавил: — До этого я ездил на танке! Отличный вид транспорта, скажу я тебе, только трясет очень, душу, можно сказать, выматывает! Но, если честно, я бы и сейчас на нем с удовольствием прокатился. А адресочек-то ты продиктуй еще раз, я его ординарцу передам.

Повесив трубку, Бутыльская материлась минут десять. Она помянула недобрым словом не только маршала, но и всех его родственников — особенно досталось столетним.

Маршал приехал на следующий день. По моим подсчетам, маршалу, участнику Великой Отечественной войны, должно было быть никак не меньше ста лет. Я ожидал увидеть старца с отвисшей челюстью, который, пуская слюни и уронив голову на грудь, похрапывает в инвалидной коляске.

Я ошибся. Маршал оказался бравым пожилым мужчиной с румянцем во всю щеку, кипенной шевелюрой и ярко-синими смеющимися глазами. Он был в строгом темно-сером костюме, голубой сорочке и классическом галстуке в мелкий горошек. От начищенных туфель исходило матовое сияние. Передвигался он без посторонней помощи и с такой прытью, что Бутыльская едва за ним поспевала. От маршала пахло не аптекой, а морозной свежестью и крепкими духами. Его сопровождала девушка в форме лейтенанта, к слову, прехорошенькая, возле которой тотчас же принялись вертеться главные редакционные донжуаны.

Я слышал, как воодушевившийся Петька, отталкивая соперников локтями и светски щурясь, медоточивым голосом говорил девушке:

— Мы, работники печатного слова… — и, поводя руками, напевно цитировал Бродского:

Он верил в свой череп.

Верил.

Ему кричали:

«Нелепо!»

Но падали стены.

Череп,

Оказывается, был крепок.

Петька, неизвестно кому подмигивая, постукивал себя согнутым пальцем по лбу, костяной звук слышали все, а девушка смотрела на него большими холодными глазами и хлопала ресницами.

Маршал пробыл у нас часа два. Сдержанно похвалил чай, который заварили из адской смеси, приведшей моего бывшего шефа к желанию полетать. Мне бы задуматься — ведь, позабыв избавиться от этого «чая», я, конечно, совершил ошибку, непростительную даже для непрофессионала. Но было поздно. Интересно, как все это отразится на мозгах и брюхе маршала? Заложив ногу за ногу, я с любопытством разглядывал человека, который с минуты на минуту должен был, позабыв обо всем на свете, сорваться с места и очертя голову ринуться к подоконнику.

Но маршал, похоже, ничего подобного делать не собирался. Покончив с чаепитием, он принялся расхаживать по редакции и знакомиться с сотрудниками. Никаких изменений в его поведении я не заметил.

Ненадолго задержавшись у стенда с ляпами, маршал снисходительно улыбнулся.

— Расскажу-ка я вам, голуби вы мои сизокрылые, лучше вот что…

И он поведал нам захватывающую историю о лихом командире танкового батальона Вертипорохе.

— Начальником штаба у этого Вертипороха был майор Перегарченко, командиром одного из взводов майор Абрамович, а замполитом капитан Кац. У него там, в батальоне, вообще подобралась

неплохая компания — хохлы да евреи. Ребята замечательные! Бабники да выпивохи! Но как воевали!.. Одно слово — гвардия!

Я предложил маршалу еще стакан чаю. Он отрицательно замотал головой.

— Спасибо, молодой человек, вынужден отказаться, много жидкости — вредно, да и врачи запрещают, говорят, надо беречь сливной механизм.

Богданов обернулся к своей помощнице:

— Лейтенант, подай-ка трофейную.

Девушка протянула ему миниатюрную металлическую фляжку.

— В это время дня, друзья мои, я не пью ничего, кроме спирта, уж не обессудьте. И, заметьте, никогда не закусываю, — пояснил маршал, откручивая пробку. — Спирт, к вашему сведению, осаживает, дубит, оттягивает и вообще способствует… на нем вся Россия держится. Очень полезная штука. И учтите, милые дамы, после стопки спирта у настоящего мужика стоит, як дроф! — маршал сделал непристойный жест, согнув руку в локте.

Старуха Бутыльская густо покраснела. А барышня-ординарец, продолжая хлопать накладными ресницами, слабо улыбнулась.

— Так вот, этот самый Вертипорох… — маршал запрокинул голову, сделал глоток и крякнул. — Поразительных способностей был человек! Многое умел. А уж по женской части!.. Как освободит какую-нибудь деревню от фрицев, всех баб, кто не успел в лес удрать, велит тащить к себе в избу. Как набьется их там человек десять, приказывает печь топить. Раскочегарят ее докрасна, печь гудит, как домна. Жара зверская! Все поневоле и раздеваются. Он сам разденется до пупа, налижется самогону и велит нести аккордеон. Хулиган был, скажу я вам, каких поискать! Но никого не трогал. Сами шли… Он играет и поет, поет и играет! Играл как дьявол! А как пел! Играет, поет протяжные хохлацкие песни и плачет. Через пять минут плачет вся изба. А под утро у него настроение поднималось, он воспламенялся и начитал горланить боевые марши.

Маршал закрыл глаза, набрал воздуха в легкие и грянул с такой силой, что под нами заходили стулья:

Нас в грозный бой послал товарищ Сталин,

И Ворошилов в бой нас поведет…

— И опять все плакали! А Вертипорох дальше поет, никак не угомонится. Поет и меха растягивает. Растягивает и растягивает! Верите ли, восемнадцать трофейных аккордеонов «Вельтмайстер» в клочья разодрал! Вот какая в нем сидела сатанинская сила! Не человек — скала! Потом его всей деревней провожали, как героя! Чего только не рассказывали об этом Вертипорохе. Вы не поверите, пулю на лету зубами ловил! Всех удивлял! Сам командарм Павел Семенович Рыбалко однажды к нему припожаловал. И этот Вертипорох, чтобы, значит, не ударить в грязь лицом и показать свое молодечество, при командарме пальцами открутил ржавый шестигранный болт на танковой броне, который можно открутить только двухметровым рычажным ключом. Да что болт! Он на спор медные копейки рвал! Не верите? Возьмет монетку, зажмет ее пальцами, напряжется, сосредоточится, шею раздует да ка-ак рванет, и на две половинки! Да что говорить, нет сейчас таких богатырей! Перевелись! Если бы не они, не победили бы мы страшного врага!

Под конец маршал пригрозил Бутыльской, что вычеркнет ее из числа наследников, если та не вставит историю о героическом Вертипорохе во второй том его воспоминаний. Смотреть на маршала сбежались сотрудники других редакций. Словом, старикан потешил всех на славу, да и сам повеселился от души. Он всем страшно понравился.

Мы с Петькой пошли его провожать. Внизу, у машины, прощаясь, маршал, быстро взглянув на меня, сказал:

— У вас здоровый смех, юноша. Умеете ценить окопный юмор. Вы кем здесь изволите служить? Курьером?