Млечный путь
Шрифт:
Краем глаза я увидел, как Петька ухмыльнулся.
Пришлось сознаться, что я «в некотором роде руковожу редакцией».
— Вот как? Значит, вы здесь самый главный?
— Можно сказать и так.
— В таком случае… — он взял меня под руку и отвел в сторону. — В таком случае я попрошу вас об одолжении. Видите ли, эта Бутыльская… Я ведь много лет ее знаю. Эрочка была женой моего покойного фронтового друга. Она, конечно, прекрасный человек. Но уж больно медлительна. Как ни хорохорься — возраст. Короче, имеется ли возможность привлечь к работе со мной кого-нибудь пооборотистей? Вы бы лично не согласились? Не бесплатно, разумеется.
— Мне нужно подумать…
— Соглашайтесь. Не пожалеете.
— Мне нужно подумать, — повторил я.
Когда мы поднимались в редакцию, Петька попросил «отдать» ему маршала.
— Это мой шанс. Может, последний.
Я ответил уклончиво:
— Посмотрим, — я уже решил, что маршала ни за какие коврижки не отдам.
Едва я вошел в комнату, как Бутыльская протянула мне трубку.
— На проводе этот сукин сын Леон Дергачевский! — прокричала она так, чтобы было слышно на другом конце провода.
Я с укоризной посмотрел на нее.
— Илья Ильич, вы должны мне помочь, — услышал я заискивающий голос Леона.
— Что с вами?
— Я тяжко болен.
— Все понятно: нажрались, — сказал я, постаравшись вложить в интонацию как можно больше грубой безжалостности.
— Вы, как всегда, правы, — вздохнул он. — Я согласен на любые условия.
— На любые?
— А готов на все.
Сильно же ты поиздержался, каналья, подумал я, если тебе не хватает денег даже на опохмел!
Через четверть часа он приехал. На такси. Расплачиваться пришлось мне.
Я провел Дергачевского в бывший кабинет Пищика. Он шел на негнущихся ногах и стыдливо покашливал в кулак.
Маляров уже не было: поработав два часа, они величественно удалились, их тут же сменила Христина. Она созидала, как художник-информалист: напевая, размазала грязь по всей комнате. Оставив после себя густой запах чеснока, Христина удалилась столь же величественно.
Я посмотрел на Дергачевского. Вид у него был жалкий. И мы сразу пришли к взаимоприемлемому решению.
Открою секрет Полишинеля: я, как, впрочем, и почти все редакторы, пишу книги за «прославленных» авторов. Вернее, не я сам, а группа «негров» из числа студентов-гуманитариев, которые испытывают проблемы с деньгами и не испытывают проблем нравственного характера: когда в животе пусто — не до этики и благородства. Дергачевский не писатель, Дергачевский — проект. Дергачевский — это функция. Дергачевский — подставное лицо. Он когда-то входил в сборную страны по фигурному катанию, и его имя гремело по всему свету. Его и сейчас помнят миллионы любителей спорта. Потом череда травм привела Дергачевского на больничную койку. Потом он запил, потом его бросила жена, потом… впрочем, можно не продолжать. Таких историй в мире спорта хоть отбавляй. Нашел его я. Нашел случайно. Обстоятельства, при которых это произошло, не делают чести ни мне, ни Дергачевскому. Поэтому я с легким сердцем выпускаю их из повествования.
Редакция выдает на-гора две-три сотни романов ежегодно. Сама собой возродилась система, над которой посмеивался еще Чехов. В моем письменном столе лежат и ждут своего часа романчики на английском, шведском, немецком, французском и испанском языках. Вечно голодные студенты-«негры» переводят их на русский, меняют место действия, переиначивают имена и фамилии персонажей, переставляют события, подрезают фабулу, припудривают и припомаживают текст, обогащая его мерзкими словечками
Впрочем, не могу не отметить, что какая-никакая совесть у большинства сотрудников все-таки была. Мои коллеги бесчинствуют без удовольствия. Но несколько лет назад Пищик привел в редакцию (в буквальном смысле привел — за руку) выпускницу журфака, которая взялась за работу, что называется, засучив рукава. Девица, звали ее Эсмеральда, в отличие от остальных, стала бесчинствовать с удовольствием. Стол главного редактора к концу месяца оказался завален «проектами». Он терпел, потому что у девицы был широкая задница и покладистый характер. Оба Ефима и Бутыльская изнывали от ненависти. Несколько раз назревал бунт. Но главный стоял крепко. И только когда Эсмеральда написала слово «Россия» со строчной буквы и с одним «с», он опять взял ее за руку и отвел этажом ниже, в рекламное агентство «Унион», которое возглавлял смуглолицый джентльмен с кавалерийскими усами.
…Я сидел в своем мягком редакторском кресле с подушечкой под задницей и, не скрывая презрения, рассматривал мятую физиономию Дергачевского.
— Мне очень жаль, — наконец произнес я, — но у нас с вами с самого начала сложились неравноправные финансовые отношения, — я показал Дергачевскому заранее подготовленные бумаги, которые урезали его долю вполовину.
Квазибеллетрист был так плох, что подписал бы не только этот людоедский контракт, но и свой смертный приговор.
Как ни странно, Дергачевский ушел от меня, сияя от счастья. А я привычно погрузился в размышления.
На маршала адский напиток, частично состоявший из галлюциногенной гадости, судя по всему, не подействовал. В чем тут дело? Может, военизированный желудок маршала оказался луженее желудка штафирки Пищика и яд «сработает» позже?
Мне вдруг стало стыдно. Не дай бог, если со стариканом стрясется беда.
К счастью, не прошло и часа, как он позвонил. Я облегченно вздохнул. Голос полководца звучал бодро. Даже слишком бодро. И так громко, что я вынужден был держать трубку на отлете. Кроме того, говорил он с невероятной быстротой, словно за ним кто-то гнался.
— Посещение редакции произвело на меня неизгладимое впечатление! — пролаял он. — У меня так поднялось настроение, что я никак не могу успокоиться! Все время тянет куда-то! И легкость! Легкость не только в мыслях, но и во всем теле! Хочется летать, летать!
Этот окаянный «Колпак свободы» в сочетании с «Серебряными иглами», видимо, по-разному действует на людей, подумал я. Мне повезло, что у маршала такое крепкое здоровье. Не то на моей дырявой совести была бы смерть невинного человека.