Млечный путь

Меретуков Вионор

— Ты отвезешь меня на Гавайи? — спросила она, когда ее пальцы добрались-таки до искомого. — Ты же обещал. Собственный самолет и все такое…

— Сапега обещал тебе Гавайи? — загромыхал у нас над головами насмешливый голос Левы. Мы и не заметили, как он вернулся. — Илья все может, он такой.

— Какой такой? — спросила Рита.

Лева сел и отпил из рюмки.

— Горазд давать обещания.

— Лева, — сказала она, — я хочу выйти замуж.

— Великолепная идея! Полностью поддерживаю! — оживился Фокин. — Но чем я могу тебе помочь?

— Женись на мне.

Фокин отрицательно замотал головой.

— Ничего не выйдет.

— Почему?

— Если

бы я женился на тебе, я бы одновременно женился и на Илье. Я что, не вижу, как вы притерлись друг к другу? Можно, конечно, рассмотреть заманчивый вариант Бриков.

— Бриков? Этих сексуальных психов?

— Да, озорников Бриков и Маяковского. Брики потешались над влюбленным поэтом: они запирали его на кухне, а сами тем временем шумно, с истеричными воплями, принимались заниматься любовью. Он все слышал и беспомощно рыдал. Но меня больше устраивает квартетный вариант. Как тебе шведская семья?

— Но нас пока трое. Кто же четвертый?

— Если бы Илья с таким упрямством не держался за Тамару Владимировну, мы могли бы … — Фокин ухмыльнулся. — Мы могли бы создать образцово-показательную шведскую семью.

— Я не держусь за Тамару Владимировну, — вступил я в разговор, — это она держится за меня. Кстати, она тоже рвется замуж, — я посмотрел на Риту, — весна, что ли, на вас так пагубно влияет?

Лева извлек из папки тонюсенький конверт и торжественно вручил его мне.

— Почитай на досуге.

— У меня не бывает досугов.

Я вскрыл конверт. Там был всего один лист, сложенный вдвое. Я развернул его. Четыре имени, выписанные столбиком: Цинкельштейн, Пищик, Бублик… Мое имя стояло последним.

Я посмотрел на Фокина. Мой мучитель, топорща усы, беззаботно улыбался.

Потом он вскинул руку, посмотрел на часы.

— Ну, нам пора, — он повертел рукой с часами в воздухе.

— Ролекс? — спросил я.

Фокин засмеялся:

— Если бы…. Ах, знал бы ты, какие часы у моего шефа!

— И какие же у него часы? — спросила Рита.

— Золотые, с брильянтами, — Фокин легко поднялся со стула. — И, если Илья не будет особенно артачиться, я тоже скоро обзаведусь такими же.

В дверях он обернулся.

— Ах, как было бы хорошо, милейший друг мой, — он мечтательно воззрился на меня, — упрятать тебя за решетку годков эдак на пятьдесят. Но сначала — часы с брильянтами, — и Лева засмеялся.

Глава 17

— Нет, не видать тебе новой шубы! — обрушился я на свою возлюбленную.

Я протянул руку к ее белокурой головке и, намотав на палец прядку волос, что есть силы дернул.

Мужественная Тамара Владимировна не издала ни звука.

— Признавайся! — орал я. — Ты изменила мне с Фокиным!

— Неправда!

Я дернул посильнее.

— Всего один раз! — закричала она, пытаясь вырваться. — Я больше не буду!

— Все вы так говорите… А ведь клялась, что будешь мне верна, — стыдил ее я. — Кстати, ты, как всегда, все забываешь. Где стаканы?

Мы сидели на тарных ящиках и пили пиво прямо из бутылок.

— Приучайся. Так все американцы пьют, — обиженно сказала она, приводя в порядок свою роскошную прическу.

С высокого берега открывался красивый вид на излучину Москвы-реки и Филёвскую пойму. Теплоходы и речные трамвайчики сюда не заходят. Здесь заповедное царство барж, перевозящих неизвестно что, и малых судов вроде полицейских и спасательных

катеров. Этот берег и эту излучину я знаю с давних пор. Еще сохранились в преображенной столице такие места, в которых есть тоскливое обаяние, понятное только тем, кто родился под бледным московским небом.

Когда-то, много лет назад, когда я был молод и полон радужных надежд, где-то здесь, прячась под деревом от дождя, я целовал юную девушку по имени Вика. Она стояла, прислонившись спиной к стволу дерева, отрешенно смотрела на меня широко открытыми глазами и дрожала то ли от холода, то ли от желания. Я накинул ей на плечи пиджак. Помню, в далеком небе, за тучами, надрывно гудел моторами невидимый самолет. Вечер был нескончаемо длинен. Я был влюблен в эту нежную, хрупкую девушку. Жизнь, которую мне предстояло покорить, была впереди, в неведомом лучезарном будущем. Сейчас-то я понимаю, что влюблен я был не только в девушку с бархатными ресницами, на которых застыли то ли слезы, то ли капли дождя, но и в волшебство вечера, в фиолетовый туман над рекой, в свои неясные восторги, в самого себя. И, может, даже в гудящий и прячущийся за тучами самолет. Почему нет? Ведь самолет — это странствия, приключения, новые встречи…

Вика, Вика… нежная девушка, первая любовь моя. Я потом все испоганил своими дурацкими опытами с исчезновением в самые, так сказать, патетические мгновения.

Что сталось с ней, моей первой любовью? От кого-то я слышал, что она вышла замуж то ли за турка, то ли за грека и укатила с ним за границу. Печальный, предсказуемый финал. Мои фанфары не гремят, а гнусят, они забиты слюнями пустопорожних мечтателей.

Я прихлебывал пиво и думал о себе и своей нынешней жизни. Судьба не раз подводила меня к краю. Вот и сейчас я чувствовал, что стоит мне сделать шаг, и я провалюсь сквозь землю.

Кто управляет дыханием, любовью, чувствами, мыслями — то есть всем тем бардаком, который копошится во мне и который называется моей жизнью?

Кто удерживает меня от окончательного падения в пропасть? Господь? Почему он медлит? Сколачивает против меня увесистый пакет компромата, чтобы сразу, пренебрегши Страшным судом, отрядить в преисподнюю?

Я начал перебирать свои грехи. Вспомнил покойную жену. Она была, что называется, тяжелым человеком. Что было, то было. Я не знал, как у нее начнется утро. То ли она будет весело скакать, как козочка, то ли лить слезы, как клиническая истеричка. Она, как никто, умела создавать вокруг себя гнетущую обстановку. Она огораживалась от всего мира барьером из капризов, слез и стенаний. Так она жила. И хотела, чтобы все, включая меня, жили так же. Моя жена была непредсказуема. Однажды в пылу ссоры она запустила в меня чайником, полным кипящей воды. Дело происходило на кухне, где поначалу мы с ней мирно чаевничали. Если честно, ссору начал я. Но я не мог поступить иначе, потому что холодильник по ее вине был пуст. Я совершенно справедливо обвинил ее в нецелевом использовании средств семейного бюджета: вместо того чтобы израсходовать деньги на пополнение скудеющих запасов пищевых продуктов, она потратила их на дамского парикмахера. Она завелась, что называется, с пол-оборота. Меня спасла мгновенная реакция: я успел увернуться, и чайник, просвистев над моей головой, застрял в разбитом окне. Но и в чувстве юмора ей отказать было нельзя: увидев чайник, из носика которого, как гейзер, бил фонтанчик кипящей воды, она расхохоталась. Я тоже расхохотался, хотя, если честно, мне было не до смеха.