Мне тебя заказали
Шрифт:
— Ведь гостеприимство — залог успеха, а, Юркеш? Ты согласен со мной, я надеюсь?
Тот кивнул в знак согласия своей огромной наголо бритой головой.
— Ты где находился вечером? Отвечай! Пьян ведь был небось?
Юркеш снова развёл ручищами, глупо улыбнулся и слегка кивнул.
— Ну вот, так и знал, — усмехнулся Гнедой. — Да, пьянство — это страшный бич нашего народа. Где их найти, непьющих-то? — вздохнул он. — Только за дверь, а они уже квасят…
Михаил тупо глядел в круглые глаза Гнедого и не мог произнести ни слова.
— С него будет спрошено по всей строгости.
Тот поплёлся к машине. Сел в неё и тронул с места. Когда они выехали за пределы участка, Лолита истерически зарыдала от перенесённого унижения. Михаил дотронулся до её колена в чёрном чулке, желая как-то утешить её. Но она с лютой брезгливостью отдёрнула ногу в сторону.
— Останови машину, — приказала она.
Тот остановил. Они были уже почти у трассы.
Лолита вышла из машины и побрела в своих замшевых сапогах на высоченном каблуке к Рублево-Успенскому шоссе. Михаил сидел в машине и курил. Перед глазами стояло лицо заживо закопанной в землю Варвары.
…А тем временем Гнедой дружески хлопнул телохранителя по могучему плечу, сунул ему в карман кожаной куртки несколько смятых стодолларовых купюр и громогласно захохотал. А потом так же мгновенно перестал ржать и пошёл завтракать. Там, в гостиной, его ждали белокурая Неля и верный Джульбарс. Ждали с нетерпением, потому что Неле Гнедой обещал сегодня сделать какой-то дорогой подарок. Джульбарс же элементарно хотел жрать.
Войдя в комнату, Гнедой взял со стола несколько кусков карбонада и швырнул их Джульбарсу.
— Жри, жри, ненасытная твоя душа. Эй, вы, — крикнул он прислуге. — Дайте ему сырого мяса, что ли! Заслужил пёсик, заслужил, пусть пожрёт…
Вошёл Юркеш и увёл пса из комнаты.
— Ну а теперь иди ко мне, моя русалочка, — проворковал Гнедой, разваливаясь в мягком кожаном кресле, и Неля бросилась к нему на колени.
Глава 19
Инну вызвал к себе Сергей Фролов и объявил ей, что она уволена. Она пыталась узнать, за что, но обычно многословный и приветливый Сергей не стал вдаваться в подробности. Видя слезы на её глазах, коротко произнёс:
— Леха для меня как брат родной. И те, кто предают его, предают и меня.
Делать было нечего. Она осталась и без работы, и без любимого человека.
А за два дня до этого она потеряла и ребёнка.
Произошло это так. Она вошла вечером в подъезд и обнаружила, что там кромешная тьма. Не горела ни одна лампочка. Она на ощупь пыталась пробраться к лифту, но тут почувствовала грубое прикосновение мужской руки и тяжёлое несвежее дыхание.
— У-ааа! — прохрипел мужик и стал тянуть её к себе. Насмерть испугавшись, Инна вырвалась из его рук и побежала вверх по лестнице. От страха она даже не могла кричать, бежала, не оглядываясь. Поначалу мужик, тяжело дыша, гнался за ней, а потом она споткнулась и упала. И только тут сумела преодолеть спазм в горле и закричать истошным голосом. Мужик бросился вниз, а сверху послышался голос отца:
— Инна, это ты?!
— Я… На помощь, помоги мне, папа!
Отец рванул вниз, добежал до Инны, взял её на руки и понёс в квартиру.
И все… Этой же ночью ребёнок перестал существовать. Окаменевшая от горя, она через два дня пошла на работу. И тут услышала от Сергея такие жестокие слова.
После этих слов у неё снова пробудилась ненависть к Алексею. Кроме него, никто не мог сказать Фролову что-то плохое про неё. Разве что Лычкин? Но что он мог сказать? Что?
Но ни Алексей, ни Лычкин ничего не говорили Фролову. Про фотографию рассказал ему Сидельников, деликатно умолчав о выкидыше, хотя знал об этом от неё же. Он позвонил ей буквально через десять минут после того, как она вышла из больницы. Он хотел уточнить кое-что о личной жизни Алексея и был взволнован её подавленным тоном. И она рассказала ему о произошедшем…
Но Фролов ничего об этом не знал, он знал только о фотографии, из которой явствовало, что Инна изменяет Алексею, находящемуся в тюрьме. С кем именно изменяет, Сидельников не сказал. Инна передала ему конверт для Алексея, он при нем его вскрыл и обнаружил там какую-то фотографию, на которой Инна была запечатлена с мужчиной. А уж с каким мужчиной, откуда ему знать? Затем Алексей фотографию порвал.
Некоторое время Инна сидела дома. А потом устроилась на работу бухгалтером в свой же ЖЭК. На её счастье, старая бухгалтерша только что вышла на пенсию.
Сидельников продолжал навещать её. Она, преодолев гордость, написала Алексею подробное письмо. Там было все — и о посещении Михаила, и о том, как ей плохо без него, как её уволили с работы, как она потеряла ребёнка. Длинное, на десяти страницах письмо… Но ответа не последовало. Сидельников с горечью сообщил ей, что по непонятным причинам Кондратьев письмо разорвал прямо на его глазах.
— Он очень странно себя ведёт, Инна. Очень странно. По-моему, он не совсем адекватен. Со мной не откровенен, что-то скрывает, замкнулся в себе… Сами понимаете, сколько всего свалилось ему на голову. Потеря жены и сына, потом история с наездом, потом ограбление склада, а потом… эта тёмная, страшная история, суть которой я и сам не могу понять.
— Он не мог убить человека, — прошептала Инна, вся почерневшая от горя и обиды.
— Кто знает, кто знает, Инна Федоровна, — покачал головой Сидельников. — Ведь на войне он убивал, не так ли? Значит, опыт имеет. А тут… столько всего. И этот покойник был таким подонком, я наводил справки — настоящий отморозок без чести и совести. Не исключаю, что Алексей Николаевич мог убить этого субъекта. Разумеется, я буду отстаивать совершенно противоположную версию, это я так говорю, для себя и для вас…
Он говорил настолько убедительно, что Инна и сама стала верить: защищаясь, Алексей убил бандита. Одного она не понимала — как за это можно судить, человек совершил убийство, защищая свою жизнь. Сидельников долго объяснял ей суть статей, предусмотренных за убийство, и уверял, что он никак не может отвечать по сто третьей статье за умышленное убийство, а в худшем случае будет отвечать по сто пятой за превышение пределов необходимой обороны, а там возможно наказание в виде исправительных работ или условного тюремного заключения.