Мне тебя заказали
Шрифт:
— Только бы нам никто никакого сюрприза не преподнёс, Инна Федоровна, — говорил Сидельников. — Все-таки у Алексея Николаевича, безусловно, были нежелательные связи… Ну, с криминальными элементами, я имею в виду… Сами посудите, каким образом вся история с февральским наездом была так быстро замята? Это люди тёртые, из-за того, что Кондратьев дал им в офисе надлежащий отпор, они бы не успокоились… Нет, безусловно, тут дело гораздо сложнее… Но ничего, я буду готов ко всяким сюрпризам на суде. Все будет нормально, мы вытащим его, это вопрос моего престижа… Только бы он сам не отказывался от борьбы и не сказал бы на следствии и суде чего-нибудь лишнего…
Инна молчала, глотала слезы.
В середине августа Сидельников позвонил ей и сообщил, что суд состоится двадцать пятого.
— Не знаю, стоит ли вам туда идти, Инна Федоровна, — сказал Сидельников. — Это зрелище не для слабонервных. Там всякое может быть…
— А я и не слабонервная, — резко ответила Инна, имея твёрдое намерение пойти в суд, жалея о том, что её давно уже не вызывали в прокуратуру в качестве свидетеля. Она сама звонила следователю Бурлаку, просила разрешения прийти, но тот ответил, что в её приходе пока нет никакой необходимости.
Глава 20
Народу в зале было довольно много. Суд вызвал интерес у праздной публики. Ещё бы — бывший офицер, участник афганских событий, а ныне предприниматель, убил покушавшегося на его жизнь уголовника, только что вышедшего из заключения.
Реакция была довольно однозначная — поделом уголовнику, человек сумел постоять за себя. Хотя были и другие мнения. «Каждый человек — божье создание, — говорила какая-то сморщенная старушонка, одетая в чёрное. — И никто не имеет права никого лишать жизни. А эти предприятия, частные лавочки — все это от лукавого. Обманывают народ, бандюги… Ничего, осудят его, как миленького…»
В зале присутствовали и родители Алексея. Мать все продолжала писать сыну в тюрьму письма, чтобы тот признался и покаялся, тогда ему скостят срок. Он давно уже перестал отвечать ей.
Сергей Фролов в чёрном костюме и галстуке сидел рядом с высоченным, кудрявым Олегом Никифоровым. Инна, одетая в строгое темно-зеленое платье, держалась особняком. В самом заднем ряду сидел бледный и какой-то нарочито неряшливый, с всклокоченными волосами Михаил Лычкин. Кроме явно праздных, не имеющих к делу никакого отношения людей, в зале внимательный человек мог бы обнаружить и двух деловых, хорошо одетых мужчин лет тридцати пяти, державшихся особняком и изредка обменивавшихся короткими репликами и замечаниями. Пётр Петрович Сидельников был деловит и мобилен, он зорким быстрым взглядом окидывал зал, что-то записывал в маленький блокнотик, закусывая губу, о чем-то напряжённо думал. Могучий Бурлак в темно-синем толстом свитере выглядел совершенно равнодушным, позевывал, прикрывая рот рукой, и спокойно ожидал начала суда. Хотя на душе у бывалого следователя было вовсе не так спокойно. Он написал обвинительное заключение скрепя сердце, будучи совершенно уверенным в невиновности подследственного. Более того, он понимал, что против Кондратьева ополчились какие-то могучие силы, имеющие связи и в верхах прокуратуры, и, вполне возможно, они окажут воздействие на суд. Но и Виктория Щербак, и другие свидетели не могли дать никаких показаний в пользу Кондратьева. На пистолете отпечатки только его пальцев, три свидетеля, видевших преступление, явные мотивы убийства. Бурлаку было ясно, что кто-то изумительно тонко подставил Кондратьева и продолжает это делать каждый день, придумывая что-то новое. Отказ от первоначальных показаний Вики Щербак, вроде бы естественная, но так необходимая для обвинения смерть Сытина… Старуха Жилкина и Пал Егорыч Соломатин и без того свидетельствовали не в пользу Кондратьева. Не нравился Бурлаку и судья — въедливый и скользкий Грибанов, славившийся грозными приговорами тем, кому не нужно, и мягкими тем, которые заслужили десяти высших мер.
Когда ввели Алексея, по залу прошелестел шепоток. Мать слегка приподнялась с места и крепко схватила мужа за локоть. Инна вздрогнула и побледнела. На тонких губах Лычкина заиграла никому не заметная улыбочка. Он уже успел оценить все прелести должности управляющего казино.
Алексей был одет в темно-серый костюм. Его седые волосы были коротко острижены. На лице была естественная для полугодового заключения бледность.
Внешне он был спокоен, в глазах полное безразличие к своей судьбе. Хотя за два дня до суда он кое-что начал понимать…
…В их камеру ввели человека лет пятидесяти пяти весьма примечательной внешности. Он был невероятно тощ, жилы на его руках набухли как верёвки. А когда он снял рубашку, все, кто не знал его, были поражены неимоверным количеством наколок на руках и на теле. Но бывалые зэки знали его. Это был некто Меченый, человек, проведший за решёткой большую часть своей жизни. Он был спокоен, деловит, ему сразу же было освобождено удобное место на нарах.
— Что шьют, Меченый? — услышал Алексей вопрос, заданный ему здоровенным, толстошеим детиной по кличке Крот.
— Сто сорок пятая, — лениво зевнул Меченый. — Только с доказательствами у них туго.
— Да? А я вот с поличным попался на сто сорок четвёртой, — посетовал Крот.
Меченый ничего не ответил, вытащил из кармана ветровки «беломорину», чиркнул спичкой, смачно затянулся и жутко закашлялся. Кашлял он долго, в его впалой груди так все и клокотало. Кто-то угодливо протянул ему кружку с водкой. Меченый принял, выпил залпом и, как ни чем не бывало, продолжал курить, уже не кашляя.
Место Меченого было недалеко от Алексея. Алексей заметил, что на второй день вор как-то внимательно стал поглядывать на него. А потом подошёл и подсел к нему.
— Какую шьют? — спросил он равнодушным голосом.
— Сто третью, — ответил Алексей.
— Да? — ещё равнодушнее переспросил Меченый. А потом сверкнул на него своими волчьими глазками и спросил: — Братки говорят, ты Мойдодыра порешил…
— Я не убивал, — вздохнул Алексей. — Но обвиняют именно в этом. А вы его знали?
Меченый промолчал и, затягиваясь табачным ды-мом и кашляя, пошёл на своё место. Но вечером он возобновил разговор.
— Афганец, братки говорят? — спросил он.
— Было дело, — хмуро подтвердил Алексей.
— Знал я одного афганца, — зевнул Меченый. — Лешка Красильников. Золотой чувак…
Алексей пропустил эту информацию мимо ушей.
— Выпить хочешь? — предложил Меченый.
— Можно, если есть.
Меченый усмехнулся.
— Сам знаешь, тут не только икру с коньяком, можно и черта с рогами достать, если бабки есть. Водку будешь?
— Буду.
Меченый отвернулся, щёлкнул кому-то пальцами, и некий вертлявый хмырь принёс чайник с водкой. Тут же появились нарезанная тонкими ломтиками колбаса, помидоры, огурцы, зелень, две кружки.
Меченый налил из чайника в кружки пахучую жидкость.
— Поехали, — произнёс он, морщась.
— Давай, — поднял и Алексей свою кружку. Налито было щедро.
Оба одновременно выпили по полной кружке. Не закусывая, вытерли губы руками. Молча глядели друг на друга. Потом Меченый медленно потянулся к ломтику огурца, взял его своими узловатыми пальцами, сунул в рот, стал жевать остатками чёрных зубов. Алексей закусил кусочком колбасы.
— Расскажи, если хочешь, — равнодушным голосом произнёс Меченый. — А то скучно здесь… Тоска, — зевнул он.