Мнемоскан
Шрифт:
— Но более того, — продолжал Смайт, — она живёт и телесно, там, на Земле. Нам должно быть грустно от того, что произошло здесь, но мы должны также и радоваться: радоваться тому, что Карен успела совершить переход, тому, что она продолжает жить дальше.
В толпе собравшихся послышалось одобрительное бормотание, сопровождаемое, однако, сдавленными рыданиями.
И Смайт с готовностью откликнулся на них.
— Да, — сказал он, — очень печально, что Карен больше нет с нами. Нам всем будет очень не хватать её ума и храбрости, её силы и её очарования Юга. — Он подождал, пока служители раздадут последние кубки с вином. — Карен была не особенно религиозна, но она гордилась своим еврейским наследием, и поэтому я хочу предложить тост из Талмуда. Дамы и господа, вино, которое вам раздали, разумеется, кошерное. Пожалуйста, поднимите бокалы…
Мы так и сделали.
Смайт повернулся к ближайшей к нему телестене, показывающей лицо Карен с её спокойной полуулыбкой. Он поднял свой кубок к экрану, провозгласил: «Лэхаим!», и затем отпил из него.
— Лэхаим! — повторили мы все и тоже выпили.
Лэхаим! За жизнь!
Мы сидели в гостиной Карен в её доме в Детройте и смотрели телевизор. Зазвонил телефон. Карен взглянула на определитель звонившего.
— Гмм, — это было всё, что она сказала, прежде чем принять вызов. Сигнал видеофона был выведен на телеэкран, которому пришлось растянуть картинку больше, чем позволяло её разрешение; возможно, старые биологические глаза Карен этого раньше не замечали.
— Остин, — сказала она появившемуся на экране мужчине с ястребиным лицом. — Что стряслось?
— Привет, Карен. Э-э… кто это с тобой?
— Остин Стейнер, Джейкоб Салливан.
— Мистер Стейнер, — сказал я.
— Остин мой адвокат, — сказала Карен. — Ну, один из них. В чём дело, Остин?
— Гмм, это… э-э…
— Деликатное дело? — сказал я и встал. — Я пойду… — я чуть не сказал «приготовлю кофе», но это было бы смешно. — Пойду схожу кое-куда.
Карен улыбнулась.
— Спасибо, милый.
Я удалился, чувствуя спиной взгляд Стейнера. Я пошёл в другую комнату — комнату, посвящённую хобби Райана, делам давно минувших дней. Я осматривал комнату, почти не обращая внимания на доносящиеся из-за двери тихие голоса, когда услышал, как Карен зовёт меня:
— Джейк!
Я заторопился обратно в гостиную.
— Джейк! — повторила Карен, на этот раз тише. — Думаю, ты должен это услышать. Остин, повтори то, что мне только что рассказал.
Лицо Стейнера скривилось ещё больше, словно ему в рот попало что-то очень неприятное на вкус.
— Сын миз Бесарян, Тайлер Горовиц, обратился ко мне с ходатайством об утверждении её завещания.
— Её завещания? — переспросил я. — Но ведь Карен жива.
— Тайлер, похоже, считает, что биологическая версия Карен скончалась, — сказал Стейнер.
Я посмотрел на Карен. Эти искусственные лица и правда не слишком хорошо передают эмоции; я понятия не имел, о чём она думает. Однако я тут же повернулся обратно к Стейнеру.
— Пусть даже так, — сказал я. — Карен всё равно жива — здесь, в Детройте. И биологическая Карен хотела, чтобы эта Карен обладала всеми её юридическими правами личности.
У Стейнера были тонкие тёмные брови. Он приподнял их.
— По-видимому, Тайлер хочет, чтобы суд решил, является ли такая передача прав законной.
Я покачал головой.
— Но даже если Карен… то есть её… гмм…
— Кожура, — сказал Стейнер. — Так это называется? Её сброшенная кожа.
Я кивнул.
— Даже если её кожура скончалась, как мог Тайлер об этом узнать? «Иммортекс» не разглашает такую информацию.
— Вероятно, подкупил кого-то, — сказал Стейнер. — Ну сколько бы пришлось заплатить кому-нибудь в Верхнем Эдеме за то, чтобы он дал знать, когда кожура истлеет? Учитывая, сколько денег стоит на кону…
— А это много? — спросил я. — То есть, не всё состояние, а та часть, что причитается конкретно Тайлеру.
— О, да, — сказала Карен. — Остин?
— Хотя Карен оставила очень щедрые суммы разного рода благотворительным организациям, — сказал он, — Тайлер и две его дочери являются единственными частными лицами — бенефициарами завещания Карен. Они должны унаследовать свыше сорока миллиардов долларов.
— Бог ты мой, — сказал я. Не знаю, за сколько я бы продал свою собственную мать, но если оценивать грубо…
— Ты не должна идти с этим в суд, Карен, — сказал Стейнер. — Это слишком рискованно.
— Что же мне тогда делать? — спросила Карен.
— Купи его. Предложи ему, скажем, двадцать процентов суммы, которую он должен был унаследовать. Он и с этим будет достаточно богат.
— Сделка? — сказала Карен. — Нас уже пытались несправедливо засудить, Остин. — Она оглянулась на меня. — Это случается со всеми успешными авторами. И моя политика — не соглашаться на сделку только для того, чтобы отвязаться.
Стайнер сдвинул брови.
— Это надёжнее, чем выходить с этим на процесс. Весь юридический базис твоей перемещённой личности — карточный домик; это новая концепция, никогда ещё не оспаривавшаяся в суде. Если ты проиграешь… — Взгляд Стайнера переместился на меня, — проиграют все такие, как ты. — Он покачал головой. — Последуй моему совету, Карен: убей это в зародыше. Перекупи Тайлера.
Я посмотрел на Карен. Она какое-то время молчала, но затем качнула головой.
— Нет, — сказала она. — Я — Карен Бесарян. И если это нужно доказывать, я докажу.
20
— Здравствуйте, — сказал я. — Где мне найти доктора Чандрагупту?
— Мне очень жаль, сэр, но он покинул Верхний Эдем. Он сейчас на пути к острову ЛС. Я могу вам чем-то помочь?
Я открыл рот для ответа, но понял, что мне, пожалуй, и правда немного лучше; возможно, травка в самом деле помогла.
— Нет, — сказал я. — Ничего. Я уверен, что всё будет в порядке.
На следующий день после поминальной службы по Карен я проснулся с жуткой головной болью. Я говорю «на следующий день», хотя на Луне по-прежнему была середина всё того же казавшегося бесконечным дня: от горизонта до горизонта солнце ползёт здесь две недели. Но Верхнем Эдем жил по распорядку, основанному на периоде вращения Земли вокруг оси, и руководство «Иммортекс» решило, что здесь будет действовать время Восточного североамериканского часового пояса; по всей видимости, в октябре мы даже перейдём с летнего времени на зимнее.