Многие знания – многие печали. Вне времени, вне игры (сборник)
Шрифт:
– Что вас с ним связывает?
– Встречались. Интервью я у него брал.
– Когда виделись в последний раз?
– С месяц назад. В Москву я к нему приезжал.
– Тогда он вам обо всем и проговорился?
Марушин вдруг густо покраснел.
– Не понимаю, о чем вы.
– Он рассказал вам, что разругался с Корюкиным. Не сошелся с ним в цене.
Журналист выглядел смятенным. Варя готова была поклясться, что, выстрелив практически наугад, попала в точку. Собеседник возмутился – тем самым подтверждая, что она права:
– Какая там цена! Неужели вы не понимаете?! Да слова «цена»
– Извините, не имела чести знать Сырцова. А сейчас он в коме.
– Я не знаю, откуда вы взяли, но мне Игоряша и впрямь рассказал в последний раз: Корюкин на встрече заявил на него все права. Хотел, чтоб Сырцов танцевал исключительно под его дудку. Делал только то, что ему Корюкин говорит.
– Что имеется в виду? Договорные матчи?
– В основном. Но не только. По жизни слушаться надо его во всем, как папочку родного. А Игорь олигарха послал.
– А мне говорили, что ваш любимый центр нападения все-таки в «договорняках» участвовал.
– Бред. Представить его играющим договорной матч невозможно. Как Льва Толстого, торгующего волосками из своей бороды.
– Значит, Сырцов – князь Мышкин? Дон Кихот?
Они разговаривали, стоя очень близко друг напротив друга, – и то, что для Валентина казалось проявлением вдруг вспыхнувшей мимолетной влюбленности и флирта, для Вари было лишь игрой, в которую она привычно играла для пользы дела: стоять поближе, стараться говорить низким голосом и при том негромко, почти шептать. Чтобы создавался эффект заговора, сговора, единомыслия. Чтобы субъект раскрылся, выдал больше информации.
– Знаешь, – Валентин тоже рефлекторно понизил голос и перешел на «ты», – Сырцов, он вообще странный, необычный, не от мира сего. Он какой-то… словно из другого мира… Как пришелец. Немножко не сегодняшний, неземной…
– Пример привести можешь, чтобы я лучше поняла?
– Я, к примеру, в интервью под диктофон спросил его, знает ли он, сколько стоит бутылка водки. И он не знал. «Рублей пятьдесят, – говорит неуверенно. – Или сто?»
– Но он, наверно, при этом знал, сколько один «дринк» в самом крутом клубе Камышля стоит?
– Нет! Он, мне показалось, вообще не пьет. И тогда я начал прикалываться и спрашивать его, а сколько стоит девочка. И он, знаешь, отреагировал так, как будто до того ни разу не слышал, что телочек (извини) можно покупать. Он временами был такой, как будто только вчера из джунглей выбрался. Или из Северной Кореи какой-нибудь. Очень далекий от бабла гражданин.
– Но в ведомости на зарплату ему это расписываться не мешало.
– Да, он играл за деньги! Конечно!.. Но! Вот представь, ты вдруг поняла, что умеешь – летать. И стала порхать по воздуху – временами не к месту и не ко времени. Это ж приятно! Классно! Взял и полетел! А потом тебе говорят: знаешь, а ты можешь вдобавок деньги своими полетами зарабатывать. Туристов, допустим, возить. Или пиццу доставлять. Наверняка ведь ты попробуешь бабла срубить? Так и Сырцов: жил-жил в своем Благодатном, а потом вдруг открыл в себе способность мяч гонять, как бог.
– Понятно.
В постоянной Вариной игре с мужским населением подходящего возраста – том легком флирте, который раскрепощает объекты и помогает
– Сейчас получишь по ребрам. Ты уже знаешь, как будет больно.
– И не стыдно тебе! – он попытался обратить все в шутку. – Избивать несчастного инвалида!
– Целуешься ты не как инвалид. Ты знаешь, я не люблю отношений между делом, наспех, – завела она свою обычную песню. – Давай ты приедешь ко мне в Москву, погуляем, я приготовлю чего-нибудь вкусненького для тебя, а потом… – Она сделала паузу. Ее он мог заполнить чем угодно, по вкусу. Варя дала парню визитку, там было только ее имя и телефон. Номер существовал в природе, правда, отвечала на звонки по нему Варя весьма редко. А в этот раз ей почему-то показалось: если кому-то и надо организовывать охрану и защиту, то не юному дурачку Андрюше Тверскому, а ее нынешнему собеседнику – Валентину Марушину.
«Привет спортсменам из Венгерской Республики!»
На четвертую ночь Антонине Петровне Сырцовой показалось, что ее Игорьку становится лучше. Насколько можно применять это слово к человеку, неподвижно лежащему на спине, который не реагирует ни на какие раздражители, не говорит и даже не стонет. И дышит с помощью аппарата, а питается из капельницы. Однако Антонине Петровне показалось – ей поставили рядом с сыном раскладушку, но она не спала, полночи всматривалась в его заострившееся лицо, – что жизнь вроде бы возвращается к нему. Глазные яблоки иногда беспокойно дергались за смеженными веками, и вдруг рефлекторно подергивались пальцы левой руки, лежащие поверх простыни…
…Доносился постоянный довольно громкий шум, и он ни на что не был похож. Нет, так шумит не самолет, и не дорога, полная автомобилей, и не вечерний город. Но это и не вентилятор, и не механизм никакой, не дизель и не трансформатор. И тогда он спросил:
– Ребя, а что это шумит?
А они как заржут:
– Во дает Стрелец!
– Ну, хохмач!
– Выдал пенку!
– Отмочил!
А один из них обнял его за плечи, шутливо сжал:
– Что ты, Эдик? Это стадион шумит. Люди. Ты первый раз слышишь, что ли?!
Нет, он слышал, слышал, как шумят стадионы – людское море. Этот шум ни с чем не спутаешь. Особенно когда он из Камышля уехал и в «Гладиаторе» стал играть. И «Локомотив» московский гудит, и петербургский «Петровский». И даже стадиончик в Малаге, где они недавно со сборной гоняли «товарняк». Но чтобы стадион шумел с такой силой – нет, он никогда не слыхал. И он спросил:
– А что так громко-то?
– Ну ты, чудило! – опять взорвалась команда.
– Ты что, Стрелец, под банкой?
– Принял, что ли, перед матчем для храбрости?!