Модификаты
Шрифт:
— Я сказал тебе сразу звать меня Глыбой, Тикро, — ответил мужчина, досадливо морщась, будто она была назойливым насекомым, не понимающим слов. — И я никогда не предлагал тебе себя в качестве энгсина прежде и не принимал твоих предложений, и ты прекрасно увидела, что теперь другая женщина уже владеет мной. Почему ты просто не вернулась домой со своими Оградителями?
— Я не согласна с этим, — капризно топнула ногой девушка, и ее глаза заблестели обиженными слезами. — Почему она? Почему? Ты никогда не соглашался даже коснуться меня, чтобы проверить… Ведь некоторые узнавали и так своих анаад. А ее обнимаешь. Ты мог бы сначала попробовать со мной, только раз. Ведь я столько ждала тебя.
Я ощутила, как напряглось большое тело Рисве, прижимавшегося ко мне, словно ее упреки и всхлипывания причиняли ему физическую боль. Так, хватит с меня этой назревающей истерики избалованной местной красавицы, судя по всему, уверенной, что все, чего бы она ни захотела, должно рано или поздно ей достаться. С нас хватит. Слегка толкнув, я развернула Рисве и сама встала перед ним, прижавшись спиной к его груди.
— Я его анаад, — выпалила, сурово глядя на зачинщицу этой ситуации. Ради Вселенной, это что, называется "метить свою территорию"? — Он хранил себя для меня, и за это я горжусь им безмерно, — Сильная рука обвила мою талию, судорожно стиснув так, что аж дыхание прервалось. — Думаю, ты тоже хотела бы, чтобы твой будущий энгсин решил дождаться тебя, сколько бы времени ни понадобилось, — Волосы на макушке подпрыгнули от резкого выдоха, который сопровождал почти благоговейный шепот "моя Софи". — И тебе наверняка не понравилось бы, если другая женщина попыталась насмехаться или ставить ему в упрек, что он не разменялся на легкодоступные удовольствия, ожидая вашей встречи.
— Рисве — мой будущий энгсин. Я выбрала его, — возразила Тикро упрямо, но голос ее уже дрожал от слез. — Рисве, ну пожалуйста.
Мне ее было жаль. Честно. И я ее понимала как никто. За моей спиной стоял мужчина с большой буквы. Даже не увидев хоть краешком глаза, какова его душа, можно было с легкостью влюбиться в него до умопомрачения. Но девочке, при всем моем сочувствии, придется поискать себе хоть супруга, хоть сиюминутное наслаждение в другом месте.
— Не твой, — не грубо, но решительно, как отрубая, произнесла я. — Мой. И зови его Глыбой.
Вали настороженно наблюдала за мной, и мелькнула мысль, что, может, я нарушила какие-нибудь местные законы гостеприимства. Но Рисве стоял за мной, надежный, как скала, прижимая к гулко стучавшему сердцу и вселяя уверенность, не излучая и намека на возражения или неудовольствие, и только это имело значение. Развернувшись в его объятиях, встала на цыпочки и потянулась поцеловать его идеальную линию челюсти. Опередив меня, он наклонился, подхватывая одновременно под ягодицы и подставляя свои губы, вместо подбородка. И я не была против. Абсолютно. Впилась в его рот, как безумно оголодавшая, по-хозяйски запуская обе пятерни в окультуренные мною же волосы. Значит, все же заявляю права? Да. Громко и во всеуслышание.
Моя голова закружилась от облегчения и торжества, как будто губы Рисве были родником игристого вина, которое я жадно глотала, празднуя начало нашего совместного будущего. Но мужчина оборвал наш поцелуй слишком быстро, лишая меня этого роскошного напитка счастья, отчего я сокрушенно застонала, запутывая пальцы глубже в шелковистую густоту прядей. Рвано, со всхрипом дыша, он пробормотал что-то неразборчивое и, прижав мою щеку к своему плечу, зашагал прочь, не обращая больше внимания на возмущения Тикро, сопровождаемые теперь судорожными выдохами-рыданиями. С каждым шагом Рисве ускорялся, перейдя вскоре почти на бег, крепко удерживая меня у своего мощного тела, полностью накрыв ладонью затылок, не давая оглядеться или шевельнуться. Так носят младенцев, еще не способных самостоятельно держать голову, или самую ценную в жизни добычу, стараясь максимально прикрыть от всего и всех вокруг, даже от лишних взглядов. Я и не думала возмутиться такой властной транспортировке неизвестно куда. Нам сейчас совершенно не нужны посторонние на нашем празднике единения, и куда бы он меня ни тащил, я была уверена, что ничего плохого мне не угрожает. Но все же крошечного, буквально микроскопического укола смущения и тревоги избежать не удалось.
— Рисве, — позвала, обращаясь в таком положении к его плечу. — Скажи мне, я не перешла никакие границы?
— Нет, — ответ отрывистый, на грани грубости.
— Может, я напрасно вот так, нагло и перед всеми…
— Нет, — оборвал он меня с нажимом и притиснул сильнее. Еще чуть-чуть и, кажется, меня размажет по нему. Бедные мои косточки. Бедные и такие счастливые. Как и я.
— А Вали я ничем не обидела или не расстроила? — Рисве через что-то перепрыгнул, и не будь я так надежно зафиксирована его захватом, то наверняка прикусила бы язык.
— Никто не вмешивается в отношения анаад и ее энгсина. Даже Душа народа. Ни у кого нет над этим власти. Ни у кого нет и не будет прав на меня. Я принадлежу тебе, — отвечал он на рваных выдохах, кратко и обрывисто, будто речь давалась ему сейчас не особо легко. Что же, причина его рассредоточенности недвусмысленно вжималась в мою промежность и живот, являясь поводом и моей стремительно испаряющейся способности к логическому мышлению, и заставляла стискивать зубы, удерживая стоны при новом шаге и прыжке. Если мы не остановимся или не сменим положение ближайшую минуту или две… Хотя… нет, поздно для остановок. Если все прекратится, я взорвусь на миллион осколков от разочарования. Причем без шансов на возвращение к исходной форме.
Я ничего не могла видеть, кроме мелькающих мимо с большой скоростью древесных стволов, да и смотреть-то уже толком была неспособна. В ушах — пульсирующий грохот, перед глазами — сплошная мутная пелена, сердце своими ударами норовило набрать первую космическую, кожа и все тело — в одно и то же мгновение сверхчувствительные и поразительно онемевшие в ожидании неуклонно накатывающего неизбежного; все ощущения сконцентрированы на движениях каждой мышцы мощного тела, которое я опутала напряженными, дрожащими конечностями, будто хищница свою добычу; твердость, вжимающаяся и трущаяся между моих ног снаружи, посылала все более яростные и сладко-болезненные импульсы, рождающие стихийные волны спазмов внутри.
— Рисве-е-е, — умоляюще простонала, понимая, что разрядка наступит вот-вот, остановить ее не в моих силах, а я даже понятия не имею, будут ли у этого свидетели. А главное, мне наплевать, даже если потом со стыда сгорю. В этот конкретный момент для меня не существовало никого и ничего, и ни одна моя эмоция или проблеск мысли не принадлежали чему-то вне пределов нашего контакта. Все, что имело значение… нет, в принципе существовало — два наших тела, прижатых ближе некуда, жесткое трение и сотрясение, которые ни за что не должны прекратиться. Или я просто умру-умру-умру.
Внезапно Рисве чуть наклонился вперед, доводя меня изменением угла давления до предела, свет померк, горячую кожу лизнула прохлада. Окружающее пространство сместилось, спина оказалась на чем-то ворсистом с твердым основанием, и сверху навалилась благословенная горячая, дышащая тяжесть. "Да-да-да, наконец-то", — едва не взвыла я, выгибаясь навстречу.
— Уже все, Софи, — хрипло пробормотал Рисве, отпуская все натянувшиеся во мне до звона струны одновременно.
И взрывные волны жара и облегчения покатились по моему телу, сопровождаемые одобрительным и восхищенным бормотанием моего мужчины.