Модификаты
Шрифт:
"Что, если у этой несчастной просто не имеется другого выхода, кроме как терпеть?" Нет, этого вслух я не скажу. Здесь это совершенно невозможная ситуация.
— Смотри, Софи, нужно сделать вот так, — перехватил у меня из рук Рисве одну керамическую емкость с округлыми зелеными штуковинами, напоминающими коробочки физалиса, и стал ловко их разрывать по одной, выливая жидкое содержимое в миску. Потом добавил туда жменю того, что я могла бы опознать по виду и по запаху как кусочки маринованных грибов, щепотку оранжевого, пахнущего паприкой порошка, размешал и установил над огнем в специальный держатель.
Спустя минут пять при непрерывном помешивании масса немного загустела, и Рисве снял блюдо местным аналогом ухвата, зачерпнул его широкой плоской деревянной ложкой, тщательно подул и предложил мне попробовать. На вкус его творение было помесью жидкого омлета и солоноватой пряной овсянки, но мне очень понравилось.
— Нельзя мужчине быть таким идеальным, — почти промурлыкала, пока с удовольствием разжевывала похрустывающие кусочки тех самых "грибов". Черт, учитывая, как прошли последние сутки, неудивительно, что аппетит у меня открылся просто зверский. — Должен быть обязательно какой-то подвох.
— Почему? — искренне не понял Рисве. — Разве я глупец, чтобы не стараться быть лучшим для тебя? Ведь иначе ты можешь захотеть покинуть меня.
— Просто… — запнулась, не зная, как сформировать свою мысль, чтобы не задеть его, но и быть понятой, — я не хочу тебя идеального, а желаю тебя только настоящего. Ты должен быть собой, а не кем-то, кого, по твоему мнению, я бы хотела в тебе видеть. Показывай мне себя истинного, и тогда я… перестану бояться того, что за совершенным фасадом кроется нечто пугающее.
Ну вот я и открылась еще на чуть-чуть и очень надеюсь быть понятой. Рисве положил ложку, которой кормил меня, и аккуратно, словно боясь напугать, пересадил к себе на колени, лицом к лицу.
— Софи, смотри на меня, — сказал он, нежно погладив большими пальцами по скулам, — смотри и знай, что ничего я от тебя не прячу и никогда не буду прятать. Я весь до дна перед тобой. Гляди и осознай, что в глубине меня не прячется чудовище, там есть лишь страж, готовый защитить тебя от всего и сражаться за наше счастье.
Он думает, что меня напрягает наличие у него другой ипостаси?
— Я не о том, что ты обращаешься…
— Я знаю. И тоже говорю не об этом. — Рисве оставил легкий поцелуй между моих бровей. — Просто осознай: никогда, никогда и ни за что от меня тебе не стоит ждать угрозы. Чтобы ты ни делала, как бы ни поступала и в каком бы ни пребывала виде и настроении, всегда я твой энгсин, а ты моя анаад. Я не тороплю тебя и не стану требовать веры в это немедленно. Прошу только видеть меня, именно меня, а не прошлое, нанесшее тебе глубокие раны.
— Ты не представляешь, как же сильно этого хочу, — пробормотала, сглатывая ком в горле и прижимаясь к нему не только телом, но и, кажется, всей больной душой.
Наш день прошел как во сне, счастливом, наполненном теплом и нежным узнаванием друг друга сне. И это было таким контрастом с тем кошмаром, что опять явился ко мне ночью.
Проснувшись снова в поту и сотрясаемая дрожью, я теперь сама вцеплялась в Рисве, как в спасательный круг, твердя себе, что наваждениям не победить моего стремления к освобождению от боли. Вот только холодный рассудочный внутренний голос все равно вопрошал: "А хватит ли у Рисве терпения, если моя борьба с ужасами прошлого слишком затянется? Не выгорит ли он дотла от темного огня, что полыхает в его глазах при виде моих страданий?" Вдруг единственное избавление от той мерзости, что поселил во мне Тюссан, — это лишь отмщение, а не забвение? Что, если всей моей цивилизованности и стремления к счастью недостаточно и кровожадная первобытная часть меня никогда не перестанет требовать увидеть своего врага и мучителя поверженным и разорванным на куски, точно так же, как он разорвал мою душу?
Три дня и три ночи провели мы с моей Софи наедине, не покидая тирод и не общаясь ни с кем, но почти без умолку говоря друг с другом. О том, как я рос, как жила она в своем далеком, ничем не похожем на мой мире. Столько незнакомых слов, непонятных описаний, но я внимал каждому из них, ловя самое главное — какие эмоции моей анаад рассказ сопровождают, важно это для нее когда-то было или нет, вспоминает она с грустью, с гневом или с безразличием. Софи же пыталась познать, каково это — иметь брата, с которым сливаешься иногда в единый организм, азартно засыпала меня кучей вопросов о каждом ощущении, сопровождающем процесс. Ее доводило почти до досады, что большую часть я не мог воспроизвести для нее, потому что проходило все как бы мимо меня. Вот сейчас я — это я, ее энгсин, названный Глыбой, но стоит случиться чему-то угрожающему, и Дух стремительно начинает забирать у нас с братом контроль, обращая нас сначала в зверей-половинок, а потом, если потребуется, в несокрушимого целого Оградителя. Софи морщила лоб, кивала, снова спрашивала о чем-то не совсем мне понятном или бормотала совсем уж неизвестные слова. Я старался узнать ее, а она настойчиво постигала меня, заставляя желать смеяться от счастья, давая почувствовать себя центром ее внимания. А еще с удивительным упорством изучала все мелочи быта, запрещая мне вмешиваться, делать за нее, лишь прося почаще подсказывать. Я не мог отвести от нее глаз, чем бы она ни занималась, о чем бы ни говорила или молчала, не мог и не хотел отрываться от нее. Смотрел часами, не уставая, не прекращая открывать для себя новое в ней. Какая же она у меня особенная, ни на кого не похожая, совершенно иная и в то же время такая только моя. Теперь уже и в голову не приходило, что она могла быть какой-то другой, именно этот образ будто всегда был запечатлен в моей лойфе и был поэтому мною узнан моментально, безошибочно, без даже легкой тени сомнения. Ни у кого прежде не видел я такого цвета глаз — словно кусочки неба, среди извечной пелены облаков, когда Кугейр только начинает ее прорывать на краткие минуты, предупреждая о скором пришествии Дней Злого Светила. Или воды озер в момент, когда новый день уже открывается полностью, но еще не набирает полной силы. А волосы. Небывало светлые, меняющие свои оттенки в тени и на свету, гораздо тоньше, чем у наших женщин, мягкие настолько, что простое проскальзывание их недлинных прядей чувствуется будоражащей меня лаской. Я млел от восторга, когда мыл их и расчесывал, то и дело прижимаясь лицом и потираясь, опять приводя в беспорядок. Хотя все в моей Софи ласка и нежность. Кожа — светлей любой, что я когда-либо видел, с неожиданно проявившимися крошечными точечками, что она звала веснушками, мягкий изгиб губ цвета редких камешков авой, которые мужчины старательно выискивают в реке после дождей, чтобы вырезать из них самые красивые бусины для браслетов и волос своих любимых. И точно такие же навершия ее восхитительных грудей, от взгляда на которые меня начинает мучить жажда по вкусу и прикосновению к моей анаад, а стоит лишь сжать их или к ним прислониться ртом, и я теряю себя, желая ее сразу же так сильно, что временами пугаюсь и немного стыжусь. Она такая маленькая, слабая по сравнению со мной, так легко устает, тогда как мои и обычно-то немалые силы, кажутся просто неистощимыми, когда это касается близости с ней. Я изнываю в тоске по ее рукам, как только они отрываются от моей кожи, по губам, всегда, когда они не целуют меня, по горячей, влажной тесноте между ее ног, едва покидая ее, по взгляду, стоит ей посмотреть в сторону. Только встретив мою анаад, я уже нуждаюсь в ней безгранично. Софи позволяла мне овладевать своим телом, познавая раз за разом все больше плотского счастья, направляя меня на этом пути терпеливо и так восхитительно, в то время как без остатка уже владела всей моей лойфой, ее дорога тут была совсем закончена. Она вошла в меня и навсегда заполнила собой, и чтобы с нами ни случилось, ни для кого другого больше нет места.
Часы нашего бодрствования были невыразимо прекрасны и позволяли дышать радостью полной грудью, но, когда Софи засыпала, все во мне застывало в мрачном предчувствии ее мучений, и сколько бы ни молил Духов о безмятежности, спокойных ночей у нас пока не случилось. Преследовавший ее в грезах страх в первый раз просто сбил меня с ног. И позже мне было стыдно, что не смог справиться с собой, позволил себе рычать и метаться, будто это я был тем, кого истязали, а не моя Софи. Позор, позор для мужчины, чья роль была поддерживать, успокаивать, исцелять свою анаад, а не разрешать ей с трудом подбирать слова и прятать глаза, стремясь смягчить все для меня. Словно это она в чем-то провинилась, а не то мерзкое порождение злобных Духов ее мира, поместившее своей жестокостью столько страдания в лойфу моей единственной. Ее всхлипы и стенания настоящей боли, абсолютно непохожие на стоны и рваное дыхание в моменты наших слияний, ранили меня там, глубоко внутри, так сильно, что я с трудом мог это выносить и сдерживаться, не показывая жгучей ярости. Опустошенный, будто выгоревший дотла неподвижный взгляд Софи сразу после пробуждения, резал безостановочно и заставлял чувствовать себя беспомощней новорожденного. И еще жуткий запах. Теперь я знал, что он всегда появлялся первым, еще до того, как она начинала плакать и дрожать во сне. Горько-кислый, отвратительно-пронзительный, запах страха и отчаяния моей любимой. Он был противоестественен, чужд ее нежному, спокойному образу. Нечто подобное мне случалось обонять, только когда ходил вместе с охотниками народа добывать огромных самцов кюидо в сезон Сна леса. Когда загнанное в ловушку животное понимало, что выхода нет, то сначала бешено сражалось, но потом от него и начинало пахнуть обреченностью. Что же за чудовище был тот, кто, являясь во сне к моей драгоценной анаад, внушал ей раз за разом чувство такой безысходности? Как же я хотел его убить, и не в образе Оградителя и даже не пребывая уже наполовину зверем. Нет, яростно желал рвать его на куски голыми руками, давая ему видеть лицо энгсина моей Софи, того под чьей защитой она пребывала отныне, того, кто однажды сотрет любую память о боли и страхе из ее памяти. Надеюсь, что так и будет. Иного выхода у нас с анаад не было. А пока же я тоже, как и Софи, учился новому, пусть и не приносящему радость, лишь только небольшое облегчение. Как жить рядом с кем-то раненым так сильно, не умножая боли, избавляясь от ее морока, как можно быстрее возвращая нас туда, где мы счастливы, здесь и сейчас. Узнал, что нельзя трогать и хватать мою Софи в разгар кошмара, или он усугублялся и дольше держал ее после пробуждения. Нужно было только звать ее, говорить с ней нежно, но решительно, выводя на мой голос из ужаса в забытьи. Еще я постиг, что если быстро смыть с тела любимой липкий пот и сменить покрывала на постели, то Софи почти сразу опять засыпала и страшные сны в эту ночь больше не возвращались. Хорошо помогали светильники, которые я оставлял тлеть до утра, и когда Софи распахивала глаза не в темноту, то скорее понимала, где и с кем она, и успокаивалась почти сразу.
Я верил почти неистово, что постепенно, капля за каплей, горькие воспоминания покинут ее, сотрутся множеством дней нашего счастья, но все же сомнение, что просто времени и моих заботы и любви окажется недостаточно, иногда посещало меня. И тогда я позволял своей лойфе до краев заполняться мраком жажды мести. Ненадолго и так, чтобы Софи не могла заметить это в моих глазах, прочесть на лице. Покинуть Сокровенную землю, найти тот живой кусок мерзости, что заставлял страдать мою анаад, сделать его мертвым навсегда и вернуться домой с вестью, что никогда он больше не будет никого истязать. В эти моменты слабости, я почти ненавидел сковывающую меня магию Оградителя, что не позволит мне напасть ни на кого, не угрожающего напрямую моему народу. Пусть бы он пришел сюда, пусть у меня был бы повод, хоть малейший. Вот о чем молился иногда, тогда как должен лишь просить об исцелении Софи, забыв о существовании ее обидчика, так, как говорил каждый раз ей. Убеждал мою анаад сделать то, чего не мог сам, скрывая от нее, хотя клялся ни за что не поступать так. Что же я за энгсин?
ГЛАВА 33
Когда мы с Рисве все же решили разбавить наше уединение, изменения снаружи поразили меня. Деревья практически сбросили всю листву, накрыв сплошным буроватым ковром густую пожухшую траву, и днем стояла жуткая жара. Воздух был гораздо суше и жестче, чем прежде. "Злое Светило" показало себя в полной красе, сияя на выцветшем почти до белизны местном небосклоне долгие часы, совершенно не прячась за облака. Что весьма странно, учитывая, что, по данным наших ученых, облачно-паровая оболочка окружает планету постоянно, вне зависимости от времени года. Это подтверждало шокировавшее меня заявление Вали, что Сокровенные земли хротра находятся не только "не здесь", но и "не сейчас". Вот только до какой степени "не сейчас"? В далеком прошлом? Или в не менее отдаленном будущем? Вообще в иной временной и пространственной плоскости, в ином измерении? И еще тонкость. Все гостьи явились в положенный момент, а значит, все полости Сокровенных земель были синхронизированы. Да уж, мои знакомые ученые с ума бы сошли, стараясь это постигнуть.