Модификаты
Шрифт:
Погода больше всего походила на засушливый сезон в земных тропиках. Все хротра перешли на практически сумеречно-ночной образ жизни. Покидая дома только к вечеру, они собирались целыми семьями у озер и реки, полоскали белье, купались или вообще беззаботно веселились и наслаждались обществом друг друга. Мужчины сложили временные очаги прямо по берегам и пищу готовили тут же. Словно всеобщий массовый отпуск с ежевечерними пикниками, песнями и танцами у огня, с забавными историями о всевозможных существах этого мира для малышни, и позже уже совсем не забавными — для взрослых, повествовавшими о прошлом их цивилизации. Понятно, что легенды не всегда можно принимать за чистую монету, но здесь мне уже неоднократно пришлось убедиться в том, что самые невероятные вещи реальны. Чаще всего в качестве рассказчика выступала Вали, глубоким, завораживающим голосом описывавшая древние города с уходившими ввысь каменными домами, машины, делавшие за людей всю работу, огромные поля, снабжавшие всех едой. Мир очень похожий на тот, что я покинула. Несмотря на его внешнюю привлекательность и легкость существования, повествовала Душа народа, мало кто там был счастлив. Все и вся в нем были пленниками. Люди, поддавшись добровольно или принудительно творцам всего этого благополучия, не обладали свободой воли. Они должны были следовать чужим правилам и закрывать глаза, когда творилась несправедливость. Исполнять роль послушных солдат, когда сильнейшие решали воевать с подобными себе соседями, а этого они желали постоянно, ибо злобные Духи, наделявшие их мощью, отбирали разум и все чувства, кроме стремления подчинить все вокруг. У Вали выходило описать это потрясающе пронзительно и поэтично. Она рассказывала о неживых вещах, как об обладавших собственной душой. Плененной в то время была вода, у которой отобрали право течь так, как заведено природой, заключив ее в оковы, заставив служить лишь для смывания человеческой скверны. Слишком часто тогда она окрашивалась кровью, становясь мертвой жидкостью, а не основой жизни. В несвободе росли животные, предназначенные в пищу людям, растения на полях также были заключенными, ибо не правильно им укореняться и приносить урожай там, где велит чужая воля. Из-за этого вся пища в те времена была неживой, и такими же делала тех, кто ее поглощал. А выбора им никто не предоставлял.
Выходит, если верить этим легендам, в те далекие времена цивилизация здесь развивалась подобно нашей, разве что и тогда магию тут никто не отрицал. И главными носителями ее были именно мужчины, что обличало их огромной властью, но при этом и награждало дикой агрессией и жестокостью.
Но однажды женщины взбунтовались, и в результате мир вернулся к первозданному виду и существованию в гармонии с природой. Собирательство, охота, общинный образ жизни, где все делятся со всеми и ни у кого нет желания иметь больше, чем нужно для сытой и спокойной жизни своей и своих близких. Никакого неравенства, излишеств, бессмысленной роскоши, превознесения себя над остальными, войн. Все таланты и способности в равной степени оценены и направлены на общее процветание. На Земле принято считать первобытно общинный период примитивным, ибо тогда не было глобального понятия о личной собственности, денег и, как следствие, градации в обществе. Что люди стали цивилизованнее, сделав землю имуществом и начав возделывать ее, и, перестав полагаться на удачу в добыче, взялись за разведение в неволе животных для пищи. Но так ли это? Решив не ждать милостей от природы и брать от нее больше, чем она в состоянии дать нам добровольно и без ущерба для равновесия, разве не изнасиловали мы родную планету, не отравили ее, не стерли с ее лица сотни видов живых неповторимых творений, заняв их место под тех, что полезны исключительно нам. И что в итоге? Как апофеоз — построение "Ковчега". Поиск нового мира, пригодного для жизни, еще не изуродованного нашим аграрно-индустриальным строем, а точнее — уже не изуродованного. Вместо того чтобы опомниться и устремить все усилия на спасение собственного дома, мы полетели искать другой, который можно опять же изгадить и изломать под себя. Хротра живут просто, без всех благ цивилизации, потеря коих немыслима для большинства землян, но при этом счастливо и гармонично. А мы? С вечной ненасытной жаждой большего, алчными стремления и амбициями, извращением самого понятия смысла существования. Земляне опасны здесь, не нужны, вредоносны. По крайней мере те, кто не способен проникнуться дыханием этого мира, услышать его ритм и следовать ему. Появление таких, как Тюссан, — это словно возвращение тех древних злых Духов, о которых рассказывала Вали, их отвратительная и разрушительная реинкарнация. И это опять приводило меня к мысли, что местные слишком легкомысленно относятся к нашим предупреждениям.
— Софи, — Рисве всегда замечал, когда я проваливалась в свои размышления. — Ты становишься такой печальной, когда слушаешь наши предания. Мне сразу хочется унести тебя прочь и попытаться заставить снова улыбаться.
— Тебе не нужно пытаться. — Стоило ему коснуться меня и мягко выдохнуть в шею, я тут же расслабилась, не в силах скрыть радость. — Достаточно появиться рядом, и я улыбаюсь.
Никто не косился на нас из-за бесконечных обнимашек. Прилюдные проявления нежности были обыденностью для хротра. Именно нежности и трепетной близости, когда люди не могут не дотрагиваться до любимых все время. Не было в этом ничего чрезмерного, вульгарного, выпяченно-сексуального, призванного продемонстрировать раскрепощенность или властные права. Это всегда была теплая интимность между супругами, забота, терпение и бесконечное внимание и даже любование по отношению к детям. Особая, прямо-таки исключительная атмосфера, в которой я отогревалась, ни секунды не чувствуя себя чужой.
— Я до сих пор так и не видела на этих посиделках дока и Арни, — сказала, принимая из рук Рисве чашку с теплым, терпко пахнущим напитком. — Они все еще в пещерах?
— Да.
Глоток, и к желудку потекло ласкающее изнутри тепло. Ух ты. Это нечто.
— Значит ли это, что им повезло… эм-м… ну ты понимаешь?
— Еще раз да. — Мой энгсин с легкой хитринкой посмотрел, как я сделала глоток побольше и глаза мои распахнулись от новой волны жидкого жара, распространявшегося быстро по телу.
— Здесь же есть алкоголь, — принюхалась я, катая сладкий, немного кусачий вкус на языке. — Мой супруг решил споить меня?
— Не совсем понимаю, о чем ты, но особым образом приготовленный сок мугке разгоняет печаль и наполняет тело желаниями, — он издал звук, похожий на игривое мурлыканье, забавно пошевелил бровями и откровенно облизнулся, вызвав у меня взрыв смеха.
Во имя Вселенной, этот мужчина и так был концентрированным искушением, а флиртующий и заигрывавший — он бесподобен, сногсшибателен. Как мне могло настолько повезти?
— Ты хочешь больше моих желаний? — поддержала я его забавляющийся тон и, потянувшись, поцеловала в уголок рта. Точнее, попыталась, потому что реакция последовала незамедлительно. Рисве захватил мои губы в напористом, жадном поцелуе и через секунду, не разрывая контакта, уже поднял и понес прочь от костров.
— Всегда хочу и буду хотеть больше, моя Софи, — бормотал он по пути, срывая все новые поцелуи и находя непонятно как дорогу в темноте среди деревьев.
— А так, как сегодня утром, тоже хочешь? — В моей голове было легко и пусто, а язык совсем развязался.
Этим утром я впервые застала моего энгсина крепко спящим и посвятила его в таинство пробуждения от оральных ласк. И, естественно, чувственная мука, через которую он моими стараниями прошел на пути к финалу, оказалась зрелищем неописуемой красоты. Хотя и закончилось все очень быстро. И первой же фразой, едва Рисве отдышался, было:
— Сделаешь так еще?
Постигнув сейчас смысл заданного вопроса, мой энгсин все-таки споткнулся, сбился с шага, задышал с посвистом и вдруг сорвался в стремительный бег, притиснув меня к себе до легкого дискомфорта. Ну что, это тоже можно считать ответом.
Втянуться в размеренно-неторопливый ритм жизни моего нового народа оказалось до удивительного не сложно. Все время я была занята чем-то: по большей части, само собой, нашим с Рисве взаимным изучением, физическим и душевным, элементарными, но приятными бытовыми хлопотами, наблюдением за окружающими, чьи взаимоотношения продолжали меня завораживать, наполнять спокойствием и чувством умиротворенности. Почему-то первой моей мыслью было, что мне станет не хватать работы, какого-то перманентного стремления к чему-то, что без этого я стану ощущать свое существование бесцельным и пустым. Но нет, по крайней мере пока, никакого внутреннего зуда и чувства вины не пришло. Всего происходящего вокруг было вполне достаточно, чтобы занимать мой разум постоянно. Конечно, я не перестала пытаться постигнуть механизм каждого встречаемого здесь чудесного взаимодействия людей и природы с привычной, чисто научной точки зрения, но больше не чувствовала навязчивого стремления сделать это любой ценой, разобрать на составляющие, не считаясь с ущербом, просто потому, что всегда была уверена — достигнутая цель оправдывает любые средства. Некоторые вещи должны быть и функционировать вне зависимости от того, понимаешь ты это или же нет. Это и есть магия, она естественна для этого мира, пронизывает его насквозь, и не важно, насколько не готов это воспринимать мой разум, главное, что сердце приняло сразу.
Тихие будни были прерваны спустя несколько дней экстренным событием. Мы как раз нежились с Рисве в нашей ванне-листе огромных размеров, вернее, я расслаблялась, а мой энгсин, по обыкновению, возился с моими волосами. Мыл их, нежно массируя кожу головы, расправлял пряди по воде, заставляя слегка колыхаться и распускаться веером, глядя так, будто, невзирая на эту ежедневную процедуру, все же был околдован видом и структурой.
— Так удивительно, Софи, — бормотал он, возясь, как ребенок с игрушкой. — Мои волосы, хоть намокают, хоть нет, остаются неизменными. Твои же прямо волшебны. Меняют цвет бесконечно. Мокрые, чуть влажные, совершенно сухие, в тени, в прямых лучах Кугейра, в отблесках костра, когда рассвет только пробирается в нашу спальню… они все время разные, могу смотреть на них бесконечно. На тебя смотреть.
Я все еще смущалась его таких слов и искреннего восторженного любования тем, что считала всегда обычным, ничем не примечательным в себе. Если на кого из нас двоих и стоило смотреть бесконечно, то это на него. Иногда я ловила себя на том, что в груди становилось жутко тесно и хотелось плакать без всякой причины, всего лишь от того, как он движется рядом, отбрасывает резким жестом поток гладких мерцающих волос, смеется, открыто и беспечно, над какой-нибудь сказанной мной глупостью, плавает, рассекая мощным безумно прекрасным телом поверхность озера, глубоко и спокойно дышит во сне… А еще накрывало невыносимым желанием каждый раз вцепиться в него, убеждаться раз за разом, что он реален, настоящий, мой.