Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник)
Шрифт:
В дяде еще оставалось достаточно жизненных сил, а его положение в мешке и пятифутовое расстояние до земли заставляли барана раз за разом наносить удары снизу вверх. Подобно растению, корни которого дотянулись до слоя ядовитого минерала, мой дядюшка, так сказать, отмирал от корней до вершины.
Баран продолжал свои атаки, уже не отходя далеко для разгона. Лихорадка боя воспламенила его сердце, а его возмущенный бараний разум кипел и туманился, опьяненный вином ярости. Подобно боксеру, который в бешенстве забыл свое мастерство и начал драться как уличный забияка, нанося удары с неверной дистанции, баран подскакивал, бодая кружащийся над его головой мешок, иногда попадал по нему, но в четверть силы, чаще же вообще промахивался. Однако чем больше было промахов, тем медленнее вращался и ниже опускался мешок, а это позволяло четвероногому монстру возобновлять прицельные удары, каждый из которых вызывал новую порцию
Вдруг словно полковой рожок пропел отбой: баран прекратил боевые действия и направился прочь, задумчиво морща склоненное к земле чело и время от времени срывая травинку-другую. Еще немного — и он начал пастись. Действительно ли овен устали от треволнений войны и решил, перековав меч на орало, усовершенствоваться в искусстве мира? Шаг за шагом удалялся он прочь от поля брани, оставляя за собой идеально прямую дорожку выеденной до грунта травы — и так продолжалось, пока расстояние между ним и дядюшкой Уильямом не достигло четверти мили. Тогда баран остановился, жуя жвачку и обернувшись к месту былого сражения, так сказать, тылом; лишь иногда оглядывался на него, так сказать, через плечо.
Между тем вопли дяди Уильяма утратили свою эмоциональную наполненность, сменившись протяжными жалобными стонами. Иногда в них звучало мое имя — но теперь дядюшка уже не храбрился, а призывал меня на помощь, что было чрезвычайно приятно для моего слуха. Судя по всему, он до сих пор не имел ни малейшего представления о том, что такое с ним творится, и был в несказанном ужасе. О да, когда Смерть приходит облаченная в Тайну — это действительно Страшно.
Постепенно амплитуда колебаний маятника, который представляло собой тело моего дяди (или, вернее, то, что от него осталось), уменьшилась, и наконец мешок повис неподвижно. Я подошел к нему и уже собирался нанести дядюшке coup de grace, [74] когда вдруг услышал, а перед тем даже почувствовал через подошвы, по сотрясению почвы, что надвигается нечто катастрофическое. Бросил взгляд в сторону, куда удалился баран, — и едва успел отскочить.
74
Coup de grace — удар милосердия, «смертельная благодать»: в переносном смысле — избавление от мук (фр.). Термин пришел из средневекового рыцарского быта: так назывался удар (для него использовался особый кинжал-мизерикорд, «кинжал милосердия»), которым добивали поверженного противника.
«Нечто катастрофическое» надвигалось с грохотом, как поезд или горный обвал. В тридцати футах от нас стремительное облако пыли, которое оставляла за собой и вокруг себя туша несущегося сквозь пространство барана, вдруг остановилось — и из нее по высокой дуге, подобно огромной птице, выпорхнуло длиннорунное и длиннорогое тело.
Оно взмыло в воздух так легко и изящно, словно полет для него был естественней бега, и неслось с такой скоростью, что взгляд не успевал ее оценить. Однако и того, что я все-таки увидел, оказалось достаточно для умиленного преклонения перед всемогуществом Творца. Совершенство прочерченной в воздухе дуги было таково, что хотелось забыть о ее стремительности: в памяти осталось медленное и плавное движение, именно полет, а не прыжок. Пространство и время равно склонились перед бараном, структура мироздания менялась, сопровождая его блистательный бросок. Если пробег Зверя по земле внушал ужас, то его ангельский взлет вызывал восторг. Уже не злобный овен, а благороднейший агнец плыл через воздух, смиренно склонив голову, подогнув передние конечности и по-птичьи отведя назад сведенные вместе задние. На высоте сорока или даже пятидесяти футов — поскольку движение все-таки было стремительным, примитивный человеческий глаз не в силах оценить точнее — это существо достигло апогея своего сверхъестественного прыжка, на мгновение словно бы замерло, а потом, не изменяя своей плывуще-летящей позы, почти отвесно устремилось вниз. Лишь в последний миг перед ударом чары распались и полет, перестав казаться медлительно-плавным, стал молниеносным, каким он, собственно, был изначально.
Баран ударил в мешок со звуком, с которым поражает цель пушечное ядро. В верхнюю часть мешка, туда, где находилась голова и шея моего несчастного дяди.
Удар был страшен. Он раздробил череп, сломал шею, оборвал веревку и не просто вмял мешок вместе с телом в землю, но буквально расплескал его, как грязь.
От сотрясения остановились все часы во всех городках и поселках между Лон-Хэнд и Датч-Дэн. А высокоученый профессор Дэвидсон, который случайно оказался в наших краях, убедительно
Короче говоря, леди и джентльмены, я имею основания полагать, что убийство моего дядюшки Уильяма является эталоном злодейства. И превзойти его удастся не скоро. Если вообще когда-нибудь удастся.
ИЗ ЦИКЛА «ВОЗМОЖНО ЛИ ТАКОЕ?»
СЛЕДЫ ЧАРЛЗА АШМОРА
Семья Кристиана Ашмора состояла из его жены, матери, двух взрослых дочерей и сына 16 лет. Они жили в Трое, штат Нью-Йорк, были состоятельными и респектабельными людьми. У них было много друзей, некоторые из потомков которых, читая эти строки, возможно, впервые узнают о необычайной судьбе молодого человека. В 1871 или 1872 году семья Ашморов переехала из Трои в Ричмонд, штат Индиана, а год или два спустя — в окрестности Квинси, штат Иллинойс, где мистер Ашмор купил ферму. Почти рядом с их домом протекал ручей с чистой холодной водой, откуда семья брала ее для домашнего пользования в любое время года.
Вечером 9 ноября 1878 года около 9 часов молодой Чарлз Ашмор покинул свое место возле камина, взял жестяное ведро и отправился к ручью. Поскольку он все не возвращался, семья начала беспокоиться. Подойдя к двери, через которую он вышел, отец позвал его, но ответа не услышал. Тогда он зажег фонарь и со старшей дочерью, Мартой, которая настояла на том, чтобы пойти с ним, двинулся на поиски. Выпал легкий снежок, которым замело тропинку и сделало следы молодого человека очень заметными: каждый отпечаток был отчетливо виден. Пройдя немного больше половины пути, около 75 ярдов, отец, который шел впереди, вдруг остановился, поднял фонарь и стал всматриваться в темноту.
— Что случилось, отец? — спросила девушка. А случилось следующее: след Чарлза внезапно обрывался, дальше шел гладкий, нетронутый снег. Последние следы были такими же отчетливыми, как и все предшествующие, — видны были даже отпечатки гвоздей на подошве. Мистер Ашмор взглянул наверх. Мерцали звезды, на небе не было ни облачка, все это не поддавалось объяснению, которое само собой напрашивалось, такое же неправдоподобное, как и новый снегопад с отчетливо видимой границей. Подальше обойдя последние следы, чтобы оставить их нетронутыми для дальнейшего исследования, мужчина проследовал к ручью, за ним пошла вмиг ослабевшая и напуганная его дочь. Оба не обменялись ни словом о том, что увидели. Ручей был затянут льдом уже несколько часов.
Возвращаясь домой, они заметили, что по обеим сторонам следа по всей его длине насыпало снега. От него не шло других следов.
Утренний свет не выявил чего-либо нового. Гладкий, чистый, нетронутый первый снег лежал повсюду.
Четыре дня спустя убитая горем мать пошла на ручей за водой. Когда она вернулась, то рассказала, что, проходя мимо того места, где кончался след, она услышала голос сына и сразу же начала звать его. Как ей казалось, голос доносился то с одной, то из другой стороны. Когда ее спросили, что говорил голос, она не смогла ответить, однако утверждала, что слова были слышны вполне отчетливо. Через считаные минуты вся семья была на месте, но ничего не было слышно, а про голос подумали, что это могла быть галлюцинация, вызванная тревогой матери и ее расстроенными нервами. Но после этого, через неравные промежутки времени, голос слышали и другие члены семьи. Все утверждали, что это был, несомненно, голос Чарлза Ашмора. Все сходились на том, что он исходил с большого расстояния, был еле слышим, однако с отчетливой артикуляцией. Однако никто не смог определить направление, откуда он слышался, или повторить то, что он говорил. Промежутки тишины становились все длиннее и длиннее, голос доносился каждый раз все слабее и был как бы отдаленней, а с середины лета его больше не слышали.
Если кто и знает судьбу Чарлза Ашмора, то это, наверное, его мать. Она уже умерла.
НЕ ДОБЕЖАВШИЙ ДО ФИНИША
Джеймс Берн Уорсон был сапожником и жил в Лимингтоне, графство Уорвикшир (Англия). У него был маленький магазинчик на одном из ответвлений дороги в Уорвик. В своем скромном кругу он считался порядочным человеком, хотя, как и многие люди его сословия в английских городах, любил выпить. Под действием ликера он делал глупые ставки. Вот однажды он похвастался своей ловкостью пешехода и спортсмена и в результате решил помериться силами с природой. Поспорив на один соверен, он решил пробежать всю дорогу в Ковентри и обратно — дистанцию длиной более 40 миль. Это было 3 сентября 1873 года. Он начал забег в компании человека, с которым поспорил и имя которого осталось неизвестным, а также Бархама Уайза, торговца льном, и Хамерсона Бэрнса, фотографа, которые следовали за ним в легкой коляске.