Мое непреклонное сердце

Гудмэн Джо

В библиотеке графа в хрустальных графинах стояли бренди, виски и портвейн. Колин налил каждого на три пальца в высокие стаканы и выстроил их в ряд на письменном столе. Расположившись в кожаном кресле Уэйборна, он ухватил пятерней первый стакан и поднял его, изображая приветствие, как будто Мерседес сидела рядом.

— В следующий раз, — тихо сказал он, — лучше возьми этот проклятый нож.

А наверху Мерседес, поговорив с Сильвией, тихонько проскользнула в свою спальню. Единственным светлым моментом в этой истории

с Северном было, конечно же, то, что теперь ей не нужно спать в постели Колина. По крайней мере так казалось Мерседес, пока она не легла в полном одиночестве в свою собственную. Никогда еще эта кровать с пологом на четырех столбиках не казалась ей такой огромной.

Она вытянулась под одеялом, полежала на левом боку, потом на правом. Пробовала поджать ноги и свернуться клубочком, обнять подушку. Упершись взглядом в потолок, она ждала, когда глаза ее привыкнут к темноте и начнут различать знакомые трещинки и пятна на потолке, Перевернувшись на живот, она зарывалась лицом в подушку и упиралась пальцами ног в матрац. Наконец, поняв, что все это бесполезно, Мерседес зажгла лампу на ночном столике и раскрыла книгу, которая всегда вызывала у нее непреодолимое желание спать. Прочитав самым внимательным образом три раза подряд одну и ту же страницу, при этом ни разу не зевнув и ничего не поняв, она отложила книгу в сторону.

Тогда Мерседес надела свое просторное домашнее платье, покрепче запахнула его и неслышно, на цыпочках подошла к двери. Горячее молоко — вот что ей нужно! Как это она не подумала о нем раньше!

Внизу внимание Мерседес привлек луч света, пробивающийся из-под дверей библиотеки. Она остановилась, прислушиваясь. Наверное, Колин так долго засиделся. А может, кто-то оставил горящую лампу без присмотра? Мерседес уже почти прикоснулась к двери, но тут же отдернула руку и продолжила свой поход в кухню, сказав себе, что она в любом случае не отвечает за чужие грехи.

Кухня показалась ей огромной и пустынной. Мерседес налила молока в маленькую кастрюльку, поставила ее на плиту и разожгла лучину в печи. Потом уселась на край старого дубового стола, положила босые ступни на стул рядом и стала ждать, когда появится знакомый запах горячего молока.

— Вы думаете, что мне это может пригодиться?

Мерседес оглянулась так быстро, что чуть не упала. Одной рукой она вцепилась в край стола, а другой ухватилась за сердце, будто боялась, что оно выскочит из груди.

На пороге кухни стоял Колин. Спиной он опирался о дверной косяк, но в позе его не хватало обычной свободы.

Мерседес с одного взгляда поняла, что ее ночной гость нуждается в физической поддержке, чтобы оставаться в вертикальном положении. Его светлые волосы были в полнейшем беспорядке и торчали во все стороны, как куча соломы.

Его зоркие, обычно непроницаемые черные глаза сейчас казались какими-то плоскими и чуть глуповатыми. Тонкая,

скептическая усмешка куда-то пропала, словно у него не хватало силы удерживать ее на лице. Уголки рта были слегка опущены. Он окинул взглядом кухню. Вид у него при этом был весьма смущенный. Потом опять посмотрел на Мерседес виновато и с надеждой.

Мерседес сидела не двигаясь.

— Вы пьяны, — холодно сказала она.

Колин взвесил в уме ее слова. В голове у него шумело, пол ускользал из-под ног, а язык с большим трудом ворочался во рту.

— Д-думаю, вы правы, — с удовольствием заметил он.

— Я знаю, что я права, — сказала Мерседес. — Уж на это я насмотрелась достаточно. — Отцепившись наконец от стола, она толкнула ему навстречу стул. — Садитесь, а то упадете.

Колин сделал попытку посмотреть на стену, которую он подпирал своими мускулистыми плечами.

— Стена достаточно крепкая.

Мерседес пододвинула стул поближе.

— Садитесь!

Покачиваясь, Колин сделал несколько нетвердых шагов, развернул стул сиденьем к себе и, широко расставив ноги, чтобы не промахнуться, тяжело плюхнулся на него верхом. При этом он ей и поклонился столь же неуклюже, сколь и щеголевато.

— Вам не нужно сейчас горячего молока, — сказала она, отходя к плите. — От него вам станет только хуже. Сколько вы выпили?

Колин поднял три пальца.

— Три пальца?

Это было совсем не много. Граф мог спокойно опустошить целый графин с гораздо меньшими последствиями, чем были у Колина от одного стакана.

Вздохнув, она наклонила кастрюльку. Молоко зашипело, стекая по раскаленной стенке.

— Может, вы лучше расскажете мне, что вы пили?

— Кажется, сначала был бренди.

— Сначала?

— А потом виски.

Мерседес, кажется начинала понимать.

— Вы и виски выпили на три пальца?

— А на закуску портвейн.

— Портвейн? — Мерседес скривилась. — Вы выпили бренди и виски? А потом еще и портвейн?

Колин обнял спинку стула, положил на верхнюю пере-кладину подбородок и кивнул. Потом застенчиво улыбнулся.

— Вы думаете, что это было глупо?

— Вы сейчас слишком пьяны, чтобы понять, до какой степени глупо, — сказала она. Мерседес с трудом скрыла улыбку. — Зато утром вы оцените это в полной мере. Головная боль покажется вам самой безобидной из всех напастей.

Она сняла кастрюльку с плиты и налила горячее молоко в кружку. Осторожно потягивая его маленькими глотками, она смотрела на Колина поверх края кружки сквозь поднимающийся пар. Его веки сами собой закрывались, а симпатичное лицо искажалось комическими гримасами, когда он пытался подавить зевоту. «Вот оставить бы его здесь, — подумала она. — Тогда к ужасной головной боли, ожидающей его поутру, добавились бы еще затекший свинцовый затылок и тупая боль в спине». Мерседес вздохнула.