Мое поколение
Шрифт:
Алеша забыл о Тасе, о соседях. Лицо его злобно перекосилось. Зубы стиснуты до боли.
— Что это? — хрипит он в ответ. — Это контрреволюция.
Рябинин пробегает глазами список. Никаких высказываний он больше не допустит. Голосовать! Есть еще в списке школьники старших групп.
— Голосуется товарищ Рубан Михаил из пятой группы, — подчеркивает он. — Кто «за»? Опустите! Кто «против»? Прошел товарищ Рубан. Голосуется товарищ Мартынова Варвара.
— Из какой группы?
— Из четвертой.
Смех, обидный, презрительный смех. Торжественное настроение перевыборов сорвано.
— Валяй Варвару! — хохочет зал.
Рябинин темнеет, он упорствует.
— Голосуется товарищ Безбородько Мария.
— Какой группы?
— Третьей, — тихо признается Рябинин, но из зала задорно отвечают сами третьегруппники:
— Она — наша! Нашей группы! Третьей!
— Даешь Марусю!
— Мурочку даешь!
— Показать ее! Показать!
— Не видно!
— Где ее видать: от горшка три вершка.
Невозмутимый, опирается на костыли Рябинин. Они уже жмут ему подмышками, он плотно наваливается на них и ждет. Стихает зал, радостно ожидающий новой кандидатуры.
— Бакинский Валентин! — торжественно произносит Рябинин и, ликуя, добавляет: — Шестой группы.
Молчит зал. Кое-где подымаются руки.
Зинаида Николаевна облегченно вздыхает.
— Ну, за Валю и я голосну! — говорит она и подымает свою худенькую руку, с которой сползает вниз рукав серенькой вязанки.
Валька озирается, как затравленный зверь. Лиловый бант болтается на груди.
«Засмеют, — думает Валька, — проходу не дадут».
Медленно и устало подымается он.
— Я не могу, — говорит он тускло. — Я ведь не организатор. Я не справлюсь.
— Справишься, справишься! — злобно шипит Алеша, и Зинаида Николаевна удивленно смотрит на Вальку.
— Что же это? — шепчет она растерянно, и Алеша хрипло отвечает ей:
— Это трусость!
Обессиленный, падает на место Бакинский. Тася отворачивается от него и прижимается к Зинаиде Николаевне.
Та медленно опускает руку. Рукав серенькой вязанки ползет назад.
— Голосуется Арон Хайт, седьмая группа, — неуверенно произносит Рябинин. — Есть ли отводы?
Рыжий Хайт подымается и вытягивает вперед длинную волосатую руку.
— Слова прошу! — говорит он голосом, за который его звали «иерихонской трубой».
— Что? Отвод? — кричат с места, и снова смех ползет по залу.
— Товарищи! — трубит Хайт. — Товарищи! — Он встряхивает рыжими Самсоновыми космами. — Я буду! Я сказал: буду — и буду! А-а! — вдруг яростно оборачивается он к группе, сбившейся около Ковалева. — А-а, вам не нравится? Не нравится? Да? А?
Гайдаш срывается с места, вскакивает на скамейку.
— Да! — звонко кричит он. — Да! Будем! Назло вам, есауловы денщики! Назло! Малыши в старостате? Нехай! А мы будем! Будем!
— Голосуется товарищ Хайт, ученик седьмой группы, — торжественно провозглашает Рябинин.
И вдруг во внезапно наступившей тишине явственно и злобно раздается:
— Парш-шивый жид…
Все головы мгновенно поворачиваются направо: шипение раздалось оттуда.
— Кто сказал «жид»? — тихо спрашивает Рябинин и плотно наваливается на костыли.
Зал молчит, и в тяжелом молчании раздается одинокий всхлип. Это, стиснув зубы, опускается на место Хайт.
— Кто сказал «жид»? — снова тихо спрашивает Рябинин и багровеет.
— Ковалев сказал, — шепотом проносится по залу. — Ковалев сказал.
Зинаида Николаевна приподнимается с места. Она взволнованна и растерянна.
— Это же… Это же… — бормочет она. — Это же погромщина…
— Есаулов сын, — слышит она сзади чей-то шепот. — Чего же! Офицеров сын!
— Гражданин Ковалев, — отчетливо произносит Рябинин, — будьте добры, покиньте зал!
Рябинин ждет.
Ковалев, побледневший и опустивший голову, не трогается с места. Собрание затихло, — кажется, что оно сбилось в маленькую кучку и потерялось в большом гулком актовом зале.
— Товарищ Ковбыш и товарищ Лукьянов! Будьте добры, — сухо произносит Рябинин, — выведите хулигана и антисемита Ковалева из зала.
Медленно поднимается с места Ковбыш. Идет, расталкивая школьников. Он вытянул голову и наклонил ее вперед, как борец, согнутые в локтях руки держит перед собой. За ним идет улыбающийся Лукьянов,
Ковалев синеет. Он хочет поднять голову и закричать властно, презрительно, по-отцовски: «Хамы! Наз-зад!»
Но Ковбыш приближается. Ковбыш не намерен драться. Он просто возьмет Ковалева за шиворот, как щенка, дрыгающего лапками, и вышвырнет из зала.
И тогда собирает Ковалев последние остатки сил, высоко вскидывает голову. «Все равно один конец». Сам идет навстречу Ковбышу.
— Прочь руки! — кричит он презрительно.
Ковбыш нерешительно опускает руки, пропускает мимо себя Ковалева и идет за ним, конвоируя. Расступаются школьники. Ковалев уже за дверью.
— Голосуется товарищ Сиверцева Юлия! — громко произносит Рябинин и добавляет: — Ученица шестой группы. Секретарь школьной ячейки.
Много дней спустя Воробейчик рассказывал товарищу, как шел с этого собрания:
— Ничего не помню, как шел. Только помню — все тряслось: крыши домов, сучья деревьев, травка в канавках. Тряслись, как будто их хотели немедленно расстрелять.
Воробейчик прибежал тогда домой и первым делом захлопнул ставни. Потом запер дверь. Посмотрел, крепко ли запер. Потом стал метаться по комнате, открывал и закрывал ящики, рылся в книгах и бумагах. Потом сел на пол и заплакал.