Мое жестокое счастье, или Принцессы тоже плачут

Крамер Марина

В кармане у Виктора зажужжал мобильный, он извинился и вышел на лестницу. Звонил Мазей, и по первым звукам его голоса Виктор догадался – все хуже, чем они надеялись…

– Витюха? Как там? Как Алена?

– Уснула вроде, мать ее приехала, сидит с Ванькой. Что у вас?

– Хреново у нас, Витька. Только-только операция закончилась, Гриху в реанимацию увезли… – Мазей перевел дыхание, как будто устал нести груз и решил передохнуть пару минут. – Доктор сказал – швах, ходить не будет… Не знаю, как теперь все это Алене сказать… да и Гришка, когда в себя придет… твою мать, как все трудно-то…

Виктор молчал, ошарашенный новостью. Вот и все… надо же, как бывает – в один день кончилось все… Бедная Алена, как она это переживет?

Дневник.

«Это

были самые тяжелые пять месяцев в моей жизни… Даже не знала, что бывает так… Сегодня я наконец-то могу спокойно (или почти спокойно) писать об этом… Погиб сын… муж оказался в инвалидном кресле с приговором – пожизненно. Если бы не мама и не Виктор, я бы не справилась, у меня просто не хватило бы сил – ни моральных, ни физических.

Мы хоронили пустой гроб… маленький пустой ящик, и я старалась не думать о том, где сейчас на самом деле мой ребенок. Целую неделю я находилась в каком-то дурном сне, беспрерывно курила, пила успокоительные и постоянно плакала. Мама с Витькой с ног сбились, стараясь привести меня в чувство, но бесполезно. Даже к маленькому Ванечке я почти не подходила, не могла… И этот маразм продолжался бы и дальше, наверное, если бы не явился Мазей, серый после пятидневного запоя, заросший щетиной и злой. Увидев мои выкрутасы, он без слов врезал мне по лицу и, не дав опомниться, выволок во двор, запихал в машину, рявкнув водителю:

– В больницу!

Я даже возразить не успела, хорошо еще, что была не в халате, а в джинсах и майке с длинным рукавом. Однако для дождливой погоды наряд не совсем… Мазей тоже это увидел, снял кожаную куртку и бросил на заднее сиденье:

– Оденься. – Наблюдая за тем, как я утопаю в его кожанке, спросил: – Больно щеку?

– Нет…

– Ну, извини, погорячился я. Просто ты совсем распустилась, красавица, нельзя же так. Сейчас к Гришке пойдем, чтобы без дури у меня – улыбайся, даже если очень захочешь реветь, потом выйдешь – хоть весь город слезами залей, поняла?

Я согласно кивнула. Это был мой первый визит в больницу к мужу.

Увидев меня на пороге палаты, Гришка закрыл глаза и отвернул голову.

– Ты… не хочешь видеть меня? – с запинкой спросила я, обходя кровать.

– Я не могу тебя видеть… я слишком виноват перед тобой, чтобы спокойно смотреть…

Я молча села на корточки и заглянула ему в глаза. Говорить ничего и не нужно было – Грачев и сам все понял…»

– Алена! – голос мужа доносился откуда-то снизу, из кухни, и Алена отвлеклась от толстой тетрадки, сунула ее в ящик стола и побежала по лестнице.

Григорий в своей инвалидной коляске сидел посреди кухни, перед ним на полу валялись осколки кофейной чашки. Было воскресенье, Лариса взяла выходной, и в доме, кроме Алены и Григория, никого не было – Ванечка с Ниной Николаевной в сопровождении Виктора уехали в город, погулять в парке.

Алена присела на корточки, быстро собрала крупные осколки, выбросила в ведро. Поймав виноватый взгляд мужа, улыбнулась:

– Гриш, ерунда – подумаешь, чашка! Сам не порезался?

– Нет… – Григорий протянул руку и дотронулся до Алениной щеки. – Может, погулять выйдем?

– Да, родной, сейчас оденусь и помогу тебе.

Эта просьба обрадовала Алену – впервые Григорий попросил о прогулке, до этого постоянно отказывался. Первое время он вообще отказывался выбираться из своей комнаты, постоянно лежал в постели и смотрел в потолок. Алена забыла о себе, отдавала все время мужу, проводила с ним дни и ночи, отвлекаясь только изредка на ребенка, и то старалась принести его в спальню, усадить на кровать к отцу. Но больше никого он видеть не хотел, даже Мазея запретил пускать, однако тот все равно приезжал, не слушая никаких возражений:

– Ты, братка, спятил, однако! Я ж тебе как родня, чего ты от меня-то закрываешься?

Алена старалась не дать мужу погрузиться в проблемы, отвлекала разговорами, но все равно стоило Григорию столкнуться с какой-то бытовой мелочью, и он становился раздражительным и злым – собственная слабость оказалась хуже смерти. К нему постоянно приезжали врачи и массажисты, но их усилия ни к чему не приводили, и в конце концов Грачев запретил Алене их впускать.

На улицу он тоже не выходил, вернее – не выезжал, не хотел, чтобы охрана видела его в инвалидной коляске. Сколько Алена ни убеждала его в том, что ребята относятся к его травме с пониманием и не обсуждают произошедшую с хозяином перемену, все было бесполезно.

А сегодня вдруг Григорий захотел на воздух, и Алена была рада. Наскоро одевшись, она помогла мужу и выкатила коляску на крыльцо, однако слишком высокие ступени мешали, да и сил у женщины просто не хватало, а потому она крикнула сидевшим у ворот охранникам, чтобы помогли. Те легко снесли хозяина вместе с коляской на дорожку. Алена же заметила, как помрачнело красивое Гришкино лицо, наклонилась и прошептала ему на ухо:

– Гриша, не надо так… Ведь в этом нет ничего ужасного – ты не с лестницы пьяный упал, в конце концов!

Но Грачев сжал зубы и молчал всю прогулку, все время, что Алена возила его по двору и саду. Потом она забралась в качалку в глубине сада, рядом с детским городком, установив Гришкино кресло так, чтобы видеть его лицо, и проговорила:

– Я очень прошу тебя – прекрати! Прекрати изводить себя и меня! Ничего не поменялось, понимаешь? Мне неважно, на ногах ты или нет, мне неважно, что ты не депутат, мне вообще ничего не важно, кроме одного – ты жив.

Грач помолчал еще какое-то время, потом вздохнул тяжело:

– Аленка, ты очень хорошая, но… Пойми простую вещь – ты еще молодая, тебе даже тридцати нет. И рядом – инвалид на всю оставшуюся жизнь… Как думаешь, надолго тебя хватит?

– Не думала, что скажу тебе такое, но ты дурак, Грачев, – покачав головой, сказала Алена, вынула из кармана куртки сигареты и закурила. – Я не ушла от тебя тогда, пять месяцев назад, от благополучного и успешного, – как я могу уйти сейчас?

– Я не хочу, чтобы ты жила со мной из жалости! – жестко отрезал он, пряча глаза.

– Ну, выгони меня, – усмехнулась она. – Выгони вместе с сыном и живи один.

– И выгоню, – кивнул Григорий. – Скажу охране – они вещи соберут.

– И выставишь меня с ребенком на улицу? Мне негде жить, ты прекрасно это знаешь. Не могу же я свалиться на голову матери, в ее двушку? Я и так здорово ее напрягла в связи с этими событиями.

– Я куплю тебе квартиру там, где ты скажешь!

– Где скажу? – вкрадчиво спросила Алена.

– Да.

– Отлично, я хочу жить здесь.

– В смысле? В поселке? Это тоже не проблема – полно строящихся домов и домов на продажу, выбери любой…

– Грачев, ты это серьезно? Я ведь ясно сказала – хочу жить ЗДЕСЬ, в этом доме. – Она бросила окурок в стоящую рядом корзину для мусора и насмешливо взглянула на мужа.

Лицо Григория стало растерянным, он никак не мог понять, шутит жена или говорит серьезно. В последнее время Алена сильно изменилась…

Ее поведение удивляло всех, кто знал ее прежде. Мягкая, ранимая и в чем-то даже инфантильная и слабохарактерная, Алена за две недели затворничества стала совершенно другой. То время для окружающих превратилось в форменный кошмар. Алена постоянно сидела в своей комнате, не умывалась, не спускалась вниз, практически ничего не ела и беспрестанно курила. Она страшно похудела, глаза лихорадочно блестели, а брови сошлись на переносице, и казалось, уже никогда привлекательное и светлое лицо молодой женщины не станет прежним. Перед ней на столе постоянно лежала раскрытая тетрадь и ручка, но никто, даже мать, даже убиравшаяся в комнате Лора, не видел, чтобы Алена написала там хоть строку. Она не интересовалась сыном, не общалась с матерью, не реагировала на Виктора, пытавшегося хоть как-то расшевелить ее.