Моги и их могущества

Секацкий Александр Куприянович

Разумеется, как маги, так и, тем более, моги – абсолютные самозванцы в самом прямом смысле этого слова. Никто не позовет тебя к могуществу, и второе рождение человек избирает себе сам, просто выходя из очереди «званых и призванных», руководствуясь принципом: «если гора не идет к Магомету, я тем более не пойду». Могущество человека определяется мощью и неподатливостью тех сил, которым он бросил вызов. Верно также и другое изречение: чем выше забрался, тем больнее падать, и ясно, что испытывающий головокружение от высоты никогда не станет могом.

Практика и культ. Явления мира соотносятся друг с другом как причина и следствие. Причинное управление миром замкнуто и хитро закручено. Его можно изучить, чем и занимаются логи, но через причинную цепь невозможно обратное воздействие на Демиурга, это модус

автономии творения. Иное дело беспричинное управление, или первоначальный импульс, символически выраженный в творческих словах – «Да будет!» Следы беспричинного управления остались в мире, и по ним возможно обратное воздействие на Всемогущего. Вот простая аналогия: если человек сделал какой-нибудь прибор или хотя бы завел часы, то сколько потом ни переставляй пружинки и шестеренки, воздействовать на «творца» уже не удастся, можно зато понять, как устроены часы... Но если человек что-то сказал – есть шанс «поймать его на слове» и через этот канал воздействовать на его поступки.

Практика магов – это попытка «поймать на слове» Господа Бога, обратное восхождение через линию прямой связи. Понятно, что пребывание в тех слоях, по которым возможно воздействие на самого Демиурга, в высшей степени опасно, поэтому практика предполагает строжайшую дозировку и последовательность действий, отсюда – незыблемость ритуала, отсюда же – невозможность изменить даже интонацию при произнесении мантры. Нет сомнения, что малейшая ошибка в технике работы с силами чарья или с «общей геометрией мира» влечет страшные кармические последствия.

Но такова практика – и ее изящная архитектура действий напоминает чайную церемонию.

Что касается культа, то он представляет собой воспроизводство высшей формы практики. Культ – это подражание практике магов, подражание «невсамделишное» и поэтому безопасное. Участники культа похожи на детей, которые играют во взрослых, – они лепят куличики и «варят кашку», копируя действия взрослых до мельчайших подробностей. Но каша получается «условная», есть ее нельзя. Для любого мога так же легко узнаваем и «продукт», производимый немогами в процессе культа, – очень похожая «каша» из мокрого песка... Чего же не хватает? Продолжая аналогию, можно сказать: огня и ответственности. Но кто же доверит детям такие вещи?

Не хватает Основного Состояния, вещей силы «я могу». Вся архитектоника практики, которая имитируется в культе, – как бы модель реактора по преобразованию ОС, и без «я могу» он не имеет никакого смысла. Как образно сказал некий мог своим стажерам: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: “перейди отсюда туда”, и она перейдет, и ничего не будет невозможного для вас».

Ну а песочный куличик, с каким бы усердием его ни замешивать, не станет от этого более съедобным.

Нашему Могуществу удалось расшифровать по портретам (по культам) многие практики и восстановить из символической, искаженной и эстетизированной формы действительную. Очень вероятно, что ряд искажений был внесен самими магами для безопасности копирования, т.е. явственно, слишком явственно видна подмена крупы «песком». Была ли тут причиной «зависть», опасение появления новых магов? Вряд ли все маги соблюдали непреложное правило могов: «могущий вместить да вместит», но во всяком случае опасность, связанная с магией, охраняла «чистоту рядов» куда надежнее. Так что я склонен объяснить подмены или явные искажения, внесенные основателями в культ как модель практики, той причиной, по которой игрушечный нож из комплекта детской посуды не затачивают; «модели» свирепых хищников делают «некусающимися». Впрочем, сохранились культы и с незначительными искажениями и среди них я обнаружил «пустые культы», вероятнее всего представляющие собой «заброшенные штольни».

Искусство утаивания. Внешнее разнообразие религий и поразительная одинаковость их внутренних «религиозных практик», специфические формы остаточной духовности становятся понятными, если признать их последствиями примененного искусства утаивания. Вещая сила воздействия подверглась утаиванию. Создатель спрятал концы в воду, чтобы никто не мог подергать за них и оказать обратное воздействие на Творца. И все хорошо, когда никто не Мог, но появляются моги и разыскивают спрятанные концы.

Искусство утаивания было высоко оценено немогами и воспринималось как эталон игры в прятки –

«пути господни неисповедимы». Мог ставит себя на Его место и спрашивает: как поступил бы я? Ведь именно так мы ищем спрятанную вещь, и человек представляет собой существо, для которого спрятанную вещь найти легче, чем потерянную. Поэтому первое, что нужно сделать, – это спрятать факт спрятанности, представить истину как непотаенное (а точнее, непотаенное как истину). Придет философ, который так и скажет: истина есть непотаенное, «aleteia» – вот почему так трудно найти (обрести) ее. Хайдеггер был близок к разгадке, ему оставалось всего два рефлексивных шага – во-первых, истолковать несокрытость в категориях божественного замысла и, во-вторых, догадаться, предположить хотя бы, что истина не есть то последнее, что человек ищет и должен искать. Существует великолепный афоризм: важно докопаться до истины, но еще важнее понять, кто и зачем ее так глубоко закопал. Глубже всех глубин, в непотаенности. Человек становится могом, когда не довольствуется поисками «истины» или даже Истины, а взыскует непосредственно Могущества; требует know how, в том числе и know how истины.

Тяга к присвоению мощи (другой философ довольно приблизительно определил ее как волю к власти) дана человеку с той же степенью насущности, как и поиск истины. Поэтому спрятанность спрятанности, даже если она определена (проецирована) как истина, сама по себе не в состоянии гарантировать утаивание. Наиболее проницательные находят истину; из них самые дерзкие соображают, что им хочется иного, – так философски, на уровне логоса обозначается выход из неможества.

Траектория обходного пути, или наука. Итак, как бы я еще мог поступить на Его месте? Я бы расставил неверные указатели, снабженные для убедительности приманками. Операция вторичного создания человека осуществлялась с помощью Логоса. Сбить с «прямого пути» легче, если указан путь косвенный. К тому же, достаточно убедительный. И вот, вместо выхода в Основное Состояние, вместо опробования других сфер непосредственного могущества, немоги устремляются по специально приоткрытому косвенному пути, возглавляемые Логами, лучшими расшифровщиками знаков. Растет число знающих (знающих знаки); их подлинные и мнимые успехи сокращают пополнение могущих. Науку можно представить себе как траекторию самого длинного обходного пути и в этом плане ее отличие от религии не слишком существенно. Наука это религия нетерпеливых, тех, кто не способен ждать Откровения, но зато готов довольствоваться открытиями, а вернее при-открытиями сокровенного; сокровенных, чаще всего срамных частей. Никто не видит Бога в лицо; в лучшем случае Иегова показывает себя со спины, а то и вовсе подсовывает горящие кустики и другие знаки.

Наука и религия в равной мере заняты имитацией настоящего: им доступны в основном макеты и чучела. Обманки, разбросанные на обманном пути. Игра, в которую играет Иегова, противоположна игре в «горячо-холодно»: чем дальше отклоняется ученый с повязкой на глазах от ниточки управления, тем громче подсказывают ему: горячо, горячо! – hic Rhodus, hic salta!

Ката

«Ката» (по-японски) буквально означает «танец». В каратэ и в некоторых других единоборствах так называется совокупность движений во время разминки или поединка. Эти движения (существующие и в боксе) могут показаться лишней тратой энергии или простым заполнением промежутка между ударами; на самом деле ката – могущественный усилитель практики, позволяющий осуществлять переброску реактивных сил, подбирать сопротивления противника, подключая их к энергии нового удара. Непринужденность и изящество каты отличают мастера единоборств. «Танец» – это текучая субстанция состояния готовности, обладающая даже внешней притягательностью и способностью очаровывать зрителя. Не случайно этот момент всегда усиливается в кинобоевиках, где герой расправляется с противниками как бы отталкиваясь от прежнего удара к новому и совершая своеобразные танцевальные движения. Ката проходит большее пространство, чем нужно для прямого попадания, но движения в пустом пространстве только кажутся лишними – они привораживают противника, заставляя его раскрыться. В движениях каты мастер «подбирает» полезные вибрации (резонансы) и ускользает от вредных, заставляя попадать в них противника; у исполняющего кату словно бы открывается новое зрение.