Могила Азиса. Крымские легенды и рассказы
Шрифт:
"Здесь погребена великая государыня Ненекеджан--ханым, дочь Тохшамыш--Хана, скончавшаяся месяца Рамазана в 841 году геджры".
Бледная, милая тень! Окутанная дымкой легенды, как прозрачной чадрой, она мелькала передо мной, над белой гробницей, прекрасная, с глазами, как темный агат, полными грусти и мерцающего сияния... Тихо вздыхал вечерней ветерок, тихо пела какая-то жалобная звенящая струна в моем сердце... Оживало ли прошедшее над этой столетней могилой, вспоминалась ли, забытая любовь, также погребенная, также зарытая в землю, но еще сохранившая благоухание пережитого счастья, подобно полуувядшему пучку темно-синих фиалок, кем-то оставленных на холодном камне одинокой гробницы? Любовь и страдание, горячее сердце, жгучие слезы радости и разлуки -- все остынет,
– - шептал я, и в странном созвучье сплетались эти имена, отраженные гулким сводом. С разбитым сердцем я вышел из ханской усыпальницы и равнодушно смотрел на развалины прошлого, на эти разрушенные дома, башни и стены древнего караимского города...
– - А вот здесь подземная темница!
– - говорил старый раввин, побрякивая связкой ключей и спускаясь по мшистым ступеням в темное отверстие вырубленной в скале пещеры.
1 Караимы верят в существование души у животных и запрещают неверящим есть мясо.
АМ А
– - А подай-ка мни нергиле, Осман!
– - сказал старый Ягья, поджимая под себя поудобнее ноги. Он сидел на красном диванчике в кофейне и пил маленькими глотками горячий кофе с гущей. Лицо у Ягьи было крошечное, сморщенное, смеющееся и совсем походило на печеную айву. Подстриженная, щетинистая бородка с сильной проседью окаймляла старушечье лицо Ягьи, однако не сообщая ему, как бы следовало, почтенного выражения. Наоборот. И эта бородка, и этот нос, и маленькие рысьи глазки, казалось, постоянно смеялись над собственной несообразностью и придавали лицу Ягьи какое-то подмигивающее, веселое выражение, не чуждое некоторой плутоватости. Ягья несколько раз затянулся и пыхнул дымом.
– - Да, эфендим!
– - проговорил Ягья, обращаясь к своему соседу, шарообразному мулле с жирным подбородком и масляными глазами. Да, это так же верно, как то, что мишмилла зреет на яблоне, минареты ходят по улице, а молодые девушки не хотят замуж. Ама?
Тут все лицо Ягьи плутовато прищурилось, и он продолжал.
– - Шинды соленыс бана...
Впрочем, разве вы понимаете по-татарски? Например, скажите мне, какое значение имеет словечко "ама?" Вот, не знаете? Ну, так я вам объясню. Ама, поставленное в конец речи, придает ей совершенно обратное значение. Сказанное получает обратный смысл. Это то же, что сказать: "он имеет тысяч сто... долгу". Теперь подумайте, есть ли на каком-нибудь языке словечко, более удобное для выражения иронии и придачи юмористического оттенка чему угодно? Сам шайтан не нашел бы лучшего словечка для своего обихода.
Ягья, постоянно вставляя словечко "ама", стал рассказывать о благочестивом подвиге одного очень благочестивого муллы, подвиги, за который мулла наверное будет награжден самой высшей и почетной наградой в раю пророка. Ама?
У старого эфенди Амета Аджи-Гассана-Оглу была молоденькая жена -- Эминэ. Эминэ была так же хороша собою, как безобразен эфенди Амет. Ее щечки были настолько же румяны и свежи, насколько высохли и полиняли щеки Амета. Родинка на ее подбородке с ямочкой была столь же заметна, как бородавка на щетинистом подбородке старого эфенди. Словом, между мужем и женой было полное соответствие, но, представьте, у них не было детей! Это очень печалило почтенного эфенди Амета и приводило в раздражение хорошенькую Эминэ. Эфенди Амет мог еще носить за десять верст из деревни на базар в город целую корзину яиц, что он частенько проделывал из скупости, не желая нанимать мажару. Эфенди Амет мог пить самый крепкий кофе без большого вреда для своего здоровья, но... у него не было детей. Как же было не огорчаться почтенному эфенди и не топать, разгневавшись, ножкой молоденькой Эминэ? И наконец Амет обратился за советом к мулле, дав обет построить новый минарет к обветшавшей деревенской мечети, если Аллах дарует ему потомство.
Чего не может мулла? Мулла благочестив. Ама? Он угоден пророку, и Аллах слышит его молитвы. Ля иль Алла! Разве мулле невозможно позаботиться о потомстве правоверного? Мулла все может. Ему стоит только зашить молитву в кожаный амулет с позументом и повесить его на шею Эминэ, чтобы у нее через девять месяцев родился ребенок.
– - Пришли же ко мни на этой неделе под пятницу твою жену, почтеннейший эфенди, -- сказал мулла. Я прочитаю молитву из Алькорана, и твоя просьба не останется неуслышанной. Верящих ждет рай пророка со звенящими пальмами и медовым ключом, а неверящим уготовано огненное ложе джайнема. Ступай.
Рогатый месяц взошел над черными кипарисами и осветил белые домики деревни, когда, совершив омовение, как подобает всякой истинной мусульманке, Эминэ, по приказанию мужа, отправилась к мулле. Красные кончики шальвар кокетливо выглядывали из-под ее зеленого шелкового фередже, когда она шла по ярко освещенной лунным светом улице, местами прятавшейся в тени черешневых садов. Все было тихо. Раз только в то время, как Эминэ проходила под густым плетнем темного сада, кто-то дико загоготал над самым ее ухом, и она в испуге шарахнулась в сторону, как пугливая, дурно воспитанная лошадь. Шайтан, или какой-нибудь досужий улан подшутил над нею -- не могла догадаться Эминэ, но сердце ее еще долго и тревожно билось, и она сочла это за дурное предзнаменование.
Молодой мулла хорошо отправлял свои обязанности. Он был силен и исполнение всех обрядностей ислама не утомляло его. Он даже не кряхтел, как другие, трижды в день подымаясь по узкой витой лестнице. Подыматься на минарет и спускаться на него было его главнейшей обязанностью. Этим он начинал и заканчивал свой день, в поте лица своего трудясь во славу пророка.
И на этот раз, должно быть, долго и добросовестно отчитывал мулла хорошенькую Эминэ, так как под конец на ее длинных ресницах выступили слезы горячей благодарности. Румяная, как утренняя заря, вернулась она к нетерпеливо дожидавшемуся у порога мужу.
– - Теперь у нас будут дети!
– - воскликнула она, бросившись к нему на шею. Ама?
Молодой месяц, уже заходивший за ближним садом, казалось, высунул свои золотые рожки в эту торжественную минуту из-за головы эфенди Амета и, озарив его, самым плутовским образом улыбнулся раскрасневшейся Эминэ. Глядя на нее, покраснел и месяц и торопливо спрятался за деревьями.
Прошли Маарем, Сефер, Ребиль-Эвель, Ахыр и другие лунные месяцы. И, как луна, стала округляться талия Эминэ. Эфенди Амет в восторге благодарил Аллаха за подарок и дивился благочестию муллы, молитвам которого так скоро внял пророк. Настал Рамазан, и желания эфенди осуществились... но увы! Каким образом? Только на татарском языке можно было определить то, что у него родилось. Напрасно он спрашивал, сына или дочь послал ему Аллах. Никто не мог ему на это ответить. Недаром кто-то прогоготал над ухом Эминэ, когда она шла к мечети. Дурное предзнаменование оправдалось, и на утро вся деревня знала о несчастии бедного Амета. Один мулла недоумевающе пожимал плечами. Никогда в его практике не бывало еще подобного случая, но на все воля Аллаха! Благочестивый мулла никогда не жалел даром потраченного труда, и не его вина, если пророк не так услышал его молитву. Видно ухо его было обращено в этот час в другую сторону.
Долго горевали Амет и его жена. Эминэ, впрочем, надеялась взять еще раз молитву, а мулла обещал на этот раз помолиться еще усерднее. А как же назвали новорожденного? Назвали его "Ама", Ама-Амет-Оглу.
– - Но, может быть, вы не верите этому рассказу? Ама!
– - я рассказал вам сущую правду.
Сморщенное лицо Ягьи прищурилось и улыбнулось. Он затянулся несколько раз крепким дымом нергиле и спросил новую чашку кофе. Это была девятнадцатая по счету.