Могила на взморье
Шрифт:
Когда-нибудь, никто точно не знал когда, ее дыхание остановится, но до тех пор она останется могущественной скалой на его жизненном пути, монолитом, мимо которого Харри просто не пройдет. Собственно говоря, смешно. Она лежала тут, худая и почти невесомая, с искусственным анусом, от которого немного пованивало, и хотя выглядела старой-престарой и немощной — картина беззащитности и страданий — но, по-прежнему, управляла его жизнью. С первого дня он мечтал завоевать ее уважение, но это никогда ему не удавалось. Она была образцом для подражания и в то же время призраком.
Родившись в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, она пережила войну, две диктатуры и капитализм, похоронила
Не раз он сам себе задавал вопрос, как бы сложилась его жизнь без матери, без стремления завоевать ее признание, но еще никогда Харри не задумывался об этом так глубоко, как сегодня вечером. Несомненно, это было связано с дневными переживаниями, под действием которых мужчина все еще находился. Смерть сопровождала его путь с утра до вечера, сначала на работе, где он хоронил женщину одного возраста с его матерью. В полдень Харри переехал Майка, даже если это и случилось в его фантазиях. Пьера, этого жалкого труса, который ежедневно прогибался перед Майком, он бы еще сегодня придушил, когда тот хотел его госпитализировать. На пляже мужчина видел бессчетное множество трупов животных, и, в конце концов, увидел, как подросток некоторое время размышлял о том, как убить человека.
Харри гневался на всех тех, кто его презирал или жалел, но и к себе он испытывал отвращение, потому что ему ничего не удавалось. Вот и сегодня мужчина снова потерпел неизбежную неудачу, как убийца или как кто-то, пытающийся им не быть.
Именно мать и никто другой изначально сделала его таким, каким он являлся сейчас. В детстве мать никогда ничего не требовала от него, и все делала сама: рубила дрова, полола сорняки, мыла полы, даже убирала в его комнате… Она всегда сама залезала на лестницу и велела Маргрете ее держать. Она никогда не просила его ни о чем, во всяком случае, ничего не требовала.
— Принеси нам из булочной пять булочек, но не позволяй себя обмануть.
Позже, после падения стены, она ему посоветовала:
— Держись Майка, он потащит тебя за собой.
Мать Харри была демоном его жизни. Глупо было только то, что он любил ее. Все было бы гораздо проще, если бы он мог ее ненавидеть или забыть.
Подушка, которая неожиданно оказалась у него в руках, была белой, чистой и пахла свежестью. Будет ли это последним запахом, который его мать почувствует перед смертью? Не будет ли такая душистая смерть слишком милосердной?
Сантиметр за сантиметром он приближал подушку к ее лицу, до тех пор пока не почувствовал на своих ладонях мягкость и теплоту ее кожи. Когда он прижал подушку к лицу Эдит, на его глазах выступили слезы, и чем отчаяннее она сопротивлялась своими тонкими руками, тем сильнее он плакал. Но к его отчаянию, она не уворачивалась.
Он надавил сильнее. И держал, держал, держал…
Мысленно он видел женщину с побережья, любящую печь пироги, труженицу, домохозяйку, которая засучивала рукава перед горой грязной посуды. Мать, которая всегда любила его, но никогда не обращала на него внимание; мать, которая уделяла все свое внимание его сестре Маргрете, но при этом никогда не любила ее. Даже когда сопротивление Эдит было уже давно сломлено, и ее дыхание остановилось, он продолжал прижимать подушку к ее лицу. В лунном свете его поведение не казалось страшным, скорее его можно было назвать милосердным.
Когда
Он закрыл глаза и с минуту вслушивался в чудесную тишину, которую не нарушало ни слова.
— Харри?
Мужчина вздрогнул и посмотрел вниз, на кровать. Эдит смотрела на него уставшими глазами.
— Харри, что ты здесь стоишь? Где ты так долго бродил? — пробормотала она, как будто он снова был мальчиком. — А, не важно. Иди спать. Дай мне поспать, ладно?
Подушка, которую он намеревался прижать к лицу матери, исчезла. Смерть Эдит снова откладывалась.
Харри вышел из комнаты и выбежал из дома, чтобы бежать сквозь ночь, во дворец, во дворец желаний. Возможно, он найдет там силу, и все его идеи воплотятся в жизнь.
Глава 10
В среду, через день после моего приезда, утреннее небо над Пёль было размыто персиковыми и зелеными оттенками, смешанными с синим цветом, который я не знала в Аргентине. Из комнаты для гостей Пьера на первом этаже, я смотрела сквозь туманные луга, пашни и море, которые казались тесно связанными между собой. Изменения цветов в буквальном смысле были размытыми, потакая ласковому ровному свету восходящего солнца. Легкий ветер дул мне навстречу, и чем дольше я внимательно слушала тишину, тем более отчетливо слышала, как шумит Балтийское море. Тонкий аромат древесины проникал из внутренней части помещения. Дачный шкаф и кровать, на которой я отлично выспалась, были импозантными единичными вещами, которые прекрасно гармонировали с современными нежно — зелеными креслами. Фотообои с мотивом из камыша на всех четырех стенах предавали комнате в наивысшей степени успокоительную атмосферу. Мне понадобилось несколько минут для того, чтобы я заметила, что находилась в прежней детской комнате Пьера.
Всей нашей компанией мы были здесь не более четыре, пяти раз. Напротив, у меня мы встречались, по меньшей мере, раз в неделю, к неудовольствию Сабины, которая всегда жаловалась на наш смех, который она называла шумом. Также у Майка, Моргенротов и Петерсенов мы провели много вечеров. Только отец Жаклин не хотел видеть нас в своем доме. Старый Бальтус хотя и признавал детей необходимыми для дальнейшего существования социализма и человечества (в этой последовательности), но нас все же не любил, и поэтому мы были высланы из его рабоче-крестьянского домовладения. Напротив, родители Пьера были приветливыми людьми, и его комната была не хуже нашей, но тем не менее, Майк всегда по какой-то причине определял, чтобы мы встречались в другом месте. И Майк был главным.
Мой взгляд упал на небольшую полку на стене, на которой стоял несколько потрепанный путеводитель по балтийскому берегу. Одна глава была посвящена Пёль. Я читала о вещах, которые больше не знала или вообще никогда не догадывалась. С тридцатью шестью квадратными километрами Пёль был седьмым по величине немецким островом, населенным примерно двумя тысячами пятьюстами людьми, что в итоге давало шестьдесят девять жителей на один квадратный километр. Где еще в Германии заселение было таким редким? В наибольших пятнадцати деревнях было менее ста жителей. Говорилось о маленьких гаванях, пляжах, туристских тропах, музеях, рыболовных реях, яхт-клубах, и конюшнях, и почти ничего из этого ни о чем мне не говорило.