Могила на взморье

Берг Эрик

Яд Маргрете уже действовал. Нелегко было обвинять друзей и близких мне людей в ужасном преступлении. Но самой юридически и морально так сказать «раздеться догола», было уже совсем другое. Нельзя же просто взять и сказать человеку: «Кстати, я пособница убийства».

Насладившись глотком кофе, Ина Бартольди ответила:

— Человеческое тело, в том числе и мозг, настроены на то, чтобы защищать себя и тем самым нас. Например, страхи должны предупреждать нас об опасности. Если вы стоите перед бурным течением и боитесь сесть в лодку, которая должна переправить вас на другую сторону, это совершенно нормальный и желанный рефлекс, цель которого, сохранить Вам жизнь. Если какое-то травмирующее Вас

событие слишком давит на Вашу психику, вплоть до каких-то саморазрушительных тенденций, то может случиться так, что Ваш мозг просто отключает воспоминание об этом. Есть множество случаев, когда женщины при всем желании не могли вспомнить, что были изнасилованы.

— Какие чувства могли бы вызвать такую реакцию?

— Все чувства, которые могут превратить нашу жизнь в ад — стыд, отвращение, ужас...

— Вина?
– вставляю я.

Она поставила чашку и посмотрела на меня взглядом, который у многих людей вызывает ощущение, что для психолога ты «раскрытая книга».

Ее ответ был прост:

— Да, вполне.

— Вы говорили об изнасилованных женщинах. А как насчет насильников? Они тоже могут забыть о своем преступлении?

— То, как Вы это формулируете, заставляет меня медлить с утвердительным ответом. Для того, чтобы мозг подавил какое-то важное воспоминание, нужна, если говорить по-простому, причина, которая активирует этот защитный механизм. В случае вины это было бы мучительное раскаяние, которое не часто встречается у насильников, или какая-то дилемма. Другой пример: кто-то случайно насмерть сбивает маленького ребенка, скрывается с места преступления и его не находят. Воспоминание об этом несчастном случае может загнать этого человека в глубочайший кризис, поэтому он отрицает его перед самим собой. Скорее даже его мозг решает за него, потому что это не осознанный процесс. Но я хотела бы добавить, что это не происходит автоматически. Все мозги разные, так же как и люди, которые живут с ними. Амнезия — это исключение. Чаще всего происходит деформация воспоминания, это значит, что человек в некоторой степени приукрашает для себя какие-то вещи.

Я встала и прошлась по комнате, всплескивая руками. Я не испытывала надобности скрывать перед этой женщиной, которая видела меня и в другом состоянии, свое внутреннее беспокойство. Будучи опытным психологом, она конечно заметила, что меня не устраивали ее предыдущие ответы.

— Ваши вопросы как-то связаны с галлюцинациями и картинками, о которых Вы недавно рассказывали по телефону?

— В том-то и дело, что я не знаю. Речь идет о молодом человеке, которого я знала раньше и думала, что видела его, хотя это невозможно.

— Почему невозможно?

Она смотрела на меня несколько секунд и, заметив, что я больше не хотела ничего добавлять, сказала:

— Лея, давая мне неполные сведения, Вы не можете рассчитывать на точные ответы.

Я кивнула, продолжая молчать. Как бы я ей не доверяла, я не могла сказать ей всю правду. По крайней мере, пока.

— Ну, хорошо, — вздохнула она. — Я попытаюсь.

Ина подлила себе кофе и попросила меня сесть на место.

— Ваш случай, Лея, очень специфический, потому что потеря памяти у Вас — это отчасти прямое последствие аварии, но возможно частично и не прямое. О непосредственных последствиях, вызванных сотрясением и ушибами, мы уже подробно говорили во время Вашего лечения и даже частично устранили их. Что же касается амнезии, вызванной не напрямую аварией... Ваш мозг после несчастного случая вполне логично переключился на аварийное электроснабжение. Он полностью был занят тем, чтобы сохранить жизненно важные функции организма. А поглощающий энергию балласт в таком случае только мешает. Если вы незадолго до аварии пережили

тяжелый стресс, Ваш мозг мог удалить его причину и тем самым освободиться от нее. Какого рода это был стресс, связан ли он с чувством вины или страхом, я Вам сказать не могу.

То, что говорила Ина Бартольди, было одновременно грузом и облегчением.

Маргрете вполне могла сказать правду. В таком случае, я действительно на протяжении двадцати трех лет носила в себе воспоминания об убийстве Юлиана, запаниковала после звонка Торбена Шляйхера и позвонила Пьеру, после чего поспешила на Пёль, где пыталась помешать Сабине выяснить правду о Юлиане, короче говоря, я находилась в постоянном стрессе. Однако по-прежнему было не понятно, как произошла авария.

Но Маргрете могла и солгать. В действительности я могла приехать на Пёль, чтобы воспользоваться возможностью и помириться с сестрой. Об убийстве Юлиана я могла узнать в тот вечер, когда мы грилили, и конечно же разволновалась по этому поводу. Когда Сабина и я собрались рассказать о том, что выяснили, нас преследовали и спровоцировали аварию. Непонятно только было, кто ехал следом за нами

В общем и целом, разговор с Иной Бартольди ничего не дал, плохое предчувствие тоже никуда не делось. Участвовать в смерти когда-то любимого человека — пусть даже помогая скрыть это преступление — это был чудовищный душевный груз. Меня поддерживала только надежда, что все это было сплошным обманом.

— Я вижу по Вам, что вы хотите ясности, — сказала она. — И понимаю это. Но я уже несколько недель назад советовала Вам не ездить на Пёль, и сегодня я дам Вам тот же совет. Пожалуйста, не пытайтесь обхитрить Ваш мозг. Посмотрите на себя, Лея. Поиски правды больше навредили Вам, чем помогли.

Несколько недель я испытывала нечто, похожее на счастье. Время, проведенное с Пьером, поездки по зеленому острову, чувство духовного пробуждения несказанно хорошо повлияли на меня. В Аргентине я никогда не испытывала такого. Ни мой брак, ни любовники не доставляли мне такого удовольствия, в своей жизни я так редко любила всем сердцем. С фотографиями было нечто подобное. У меня их, наверное, десятки тысяч, но я ни разу не сняла собственную страну. Если подумать, авария, несмотря на ужасные последствия, дала мне шанс. Но я им не воспользовалась.

Я чувствовала себя потерянной, казалось, это чувство было мне и раньше знакомо. Я ни в коем случае не хотела становиться прежней Леей, но на одних отрицаниях далеко не уедешь. У меня не было идеи, как Лее Малер 2.0 жить дальше.

Я целыми днями бесцельно ездила по Германии, но ничего из увиденного не радовало меня. Дело было не в том, что я не увидела ничего впечатляющего, дело было во мне самой. Я практически постоянно думала о Пьере, и каждый раз, вспоминая о нем, я вспоминала о Юлиане, «дворце», о его трупе и лжи. Вернуться к Пьеру мне мешало не его участие в заговоре. Я была в состоянии простить его. Из всех замешанных в этом деле, он больше всего занимался им, и единственный пытался хоть как-то загладить свою вину.

Эдит отрицала убийство, пока я — ничего не подозревая — рассказала ей об обнаружении останков Юлиана во «дворце». Маргрете как всегда фамильярно отнеслась к своему участию в этом деле и, наверное, даже была уверена, что сделала все правильно. Я также не заметила, чтобы Майк или Харри испытывали чувство вины, если не считать, что один стал пьяницей, а другой маниакальным мазохистом. Жаклин, возможно, зашла так далеко, что использовала эту трагедию в своих целях, когда вернувшись из Америки, начала шантажировать Майка. Пьер же напротив, так и не смог простить себя и конструктивно использовал свою вину во благо, начав помогать Хансу Моргенроту и слабым и обездоленным в этом мире.