Мои? чужои? король
Шрифт:
А потом меня осеняет еще одна мысль.
Я поднимаю голову и всматриваюсь в бесстрастное лицо Ворона:
— Жениться-то зачем было? Сделал бы девкой, рассказал бы всем, что под твоими воинами лежит каждую ночь дочь Асвальдсона… Такое унижение для моей родни. Или ты не хотел, чтобы они искали возможность смыть это унижение кровью? Не хотел, чтобы пошли за тобой? А может… все ради того, что тебе нужна была чернокнижница?
Я показываю рукой на круг из рун и понимаю окончательно — нужна.
В голове — звон, а на сердце делается пусто. И только последний воин, мой голос, что воронье
— Расскажи мне. Расскажи что угодно… Не молчи больше, ты мне должен.
Не знаю, откуда взялись последние слова. И о каком долге я могла говорить. Но Король-Ворон и правда рассказывает… с трудом. Он вообще не многословен, чужой король, которого я так и не смогла разгадать до конца, потому выдавливает из себя по скупой фразе. Но и они и дают полное представление.
О том, как его понесшую бремя мать вышвырнули из этого замка, и она едва не замерзла, пробираясь к перевалу. И как её подобрало хрустальное племя, жившее в то время в горах.
О тяжких родах, переходе ближе к теплу и о том, как появились там чужаки с долин — молодые, слишком многочисленные и жадные не только до подвигов, но и до крови. Как напали они на племя, не щадя никого, и, каждый раз, когда наносили удары мечом, величили свое имя — будто в подвиге. Тогда он и Скьельд и лишились материнских рук.
Остатки племени снова ушли в горы, вместе со всеми спасенными детьми, а их с уже молочным братом выкормила одна женщина. И с тех пор они были не разлей вода — вместе учились драться и воевать, вместе воевали… И вместе давали клятву, что отомстят.
— Отец был ближе… — впервые за время рассказа я услышала эмоции в голосе Эгиля. Отвращение, — Я поднял его на меч первым. И захватил Сердце Ворона, которое он захватил у прежнего короля. Замку сотни и сотни лет… и обладание столь значительным успокоило меня на какое-то время. Но я не забывал. И когда почувствовал, что пора, отправился в путь. Сначала на Север, потом за Перевал. Вот только тогда я не знал одно…
Он поджал губы и вздохнул, отворачиваясь.
Я тоже молчала…
Мне и так было слишком много. Но кто сказал, что правду можно вынести, не сгибаясь под тяжестью? Поэтому я ждала. И Ворон продолжил.
— Каждый, кто входит в Сердце хозяином, делается проклят. Как и его дети. Хворь разъедает его суть и Тьмой укрывает его плечи — с каждым годом все больше. Подтачивает разум и тут же — каменные стены, обрушивая на них гнев природы. Так было и будет, если только… — он запнулся, но продолжил, — Существует предсказание, что проклятие можно снять.
Вот и последний кусочек разбитого зеркала становится на место. Я смотрю на себя в искаженное его отображение и киваю с горечью.
— Принести жертву.
ГЛАВА 17
«Да»
Одно единственное слово может уничтожить. Ранить. Изменить судьбу.
Их мало, этих слов, отмеченных божественной силой.
«Да», «нет», «никогда».
Совсем немного.
Те, что разворачивают тебя против ледяного ветра. Требуют спрыгнуть в пропасть. Меняют твою дорогу. Или вызывают желание заорать и уничтожить все, что окажется рядом.
«Да».
И темная
Если бы не замок, который хочет напитаться моей кровью, я бы уже осела у ног предателя. Но я держусь. И вместе со мной держится последнее, что мне осталось — гордость.
Хотя кому она нужна? Даже мне хотелось бы другого.
«Да».
Его бесстрастный ответ. И на то, что я спросила, и на то, о чем не спрошу.
Я бегу прочь и тут же жалею об этом. Потому что не убежать мне из этого замка, пока не сойдут льды — и дальше не убежать. Куда? В смертельные объятия своих родственников, которые не просто заслонились мной, как щитом, нет — они бросили меня как бросают мясо преследующим волкам, чтобы успеть спастись?
От себя тоже не убежишь.
От горечи на свою предательскую женскую породу, что верит удовольствию, а не доводам.
От ощущений, что я недостаточно хороша, чтобы меня хотели видеть рядом с собой без всяких условий.
От чувства униженности, потому что так много людей знало, что я лишь телок на заклание — и ни один не захотел развязать веревку.
От страха, что даже это не поможет разочароваться в Вороне.
«Да».
Он говорит спокойно, не скрываясь и не стыдясь. Он все совершил по чести — и месть, и намерение избавиться от проклятия. Он нужен своим людям, этот не мой король, как и Сердце Ворона нужно Северу. И что такое жизнь одной колдуньи перед подобным величием? Знай его воины подробности, сами бы подняли меня на мечи — и пусть понесли заслуженную казнь, но спасли лучшего из них.
Именно потому он смотрит открыто, не добавляя ни слова. Он в своем праве — и мне не в чем его упрекнуть. А то, что я придумала в своем глупом сне про нас… так мне и просыпаться. Пора.
«Да».
И снова это слово, когда я спрашиваю его, женился ли он на мне, чтобы жертва могла быть добровольной…
Сказанное тише, оно, тем не менее, еще громче звенит в моей голове, еще дольше отражается от каждой стены наших покоев, в которых я то мечусь, как запертый зверь, то лежу молча на огромной для меня одной кровати, глядя сухими глазами в потолок.
Глаза мои высохли уже наутро — ни в одной колдунье не найдется столько слез, чтобы оплакивать утраченное будущее дольше одной ночи.
Несколько дней, может седьмицу — не считаю — я провожу только в своих покоях и в библиотеке. И доступ туда есть только у Дага и у его избранницы Вефрид. Её, единственную, терплю — может за имя, дающее божественную защиту, а может в качестве будущей платы охранителю. Или платы за прошлое. Мы с Дагом понимаем, что повлиять на меня могут разными путями. Например, через него — а для него единственное, что есть ценного в замке, так это я и молодая, тихая девушка с мечтательной улыбкой, которая с радостью помогает мне в любом деле. Хоть в приготовлении порошков и трав, хоть в поиске нужных сведений, хоть в том, чтобы разжечь жар и уложить меня спать.