Мои? чужои? король
Шрифт:
Знала.
Но все равно продолжала упорствовать.
Мы почти пересекли пустошь и достигли первых скал…
А потом я услышала пение лука. И вскрик. И почувствовала раздирающую боль — не свою. За мной сгрудились все, кто был на это способен. В желании если не защитить своего короля и королеву, то хотя бы отсрочить их гибель…
Я стиснула зубы…
— Войско! Войско в долинах!
…и рухнула на землю.
Теперь уже я — и люди вокруг меня — оказались в неподвижности. Достигшие границы своих душевных
Никто на нас не обращал внимания… Чужаки заметались и бросились к пропасти, откуда открывался прекрасный вид на плато. А потом и вовсе растерянно побежали к предводителю…
Кивнула мальчику рядом, чтобы сходил, и тот принес весть:
— Кюна! Там их…гряда! Северных воинов. В черных доспехах и щитах! — захлебывался он восторгом, — Они быстры, они здесь совсем скоро будут! Уже к обеду! Мы спасены!
Спасены ли?
К обеду — это достаточно, чтобы неоднократно уничтожить тех, кто призвал помощь на твою погибель.
Я вскинула голову и прямо посмотрела на бледного Одда, замершего в отдалении.
Я не могла сейчас наказывать его воина, что выпустил единственную пока стрелу — я даже и не понимала, в кого он попал.
Я не могла молить о спасении — моих просьб не услышали бы.
Я не могла угрожать или требовать.
Я могла лишь надеяться, что весь мой путь, что начался одним осенним днем, когда мой отец позвал меня в малый зал, привел меня к жизни, а не к смерти.
Он смотрел на меня долго…. а потом отвернулся и начал что-то говорить своим людям, подняв руку и призывая к молчанию. Утверждая мир.
Я же положила голову Ворона себе на колени и закрыла глаза, чувствуя, как кипят слезы под смеженными веками. Слезы облегчения и понимания, что делать…
«Мой дар — мое спасение».
Меня учили не поддаваться боли, но никто не объяснил, что сильнее всего болит не за себя.
«Моя любовь — моя плата».
Я ведь только познала её и не прошу забрать… но прошу разделить со мной и направить во спасение.
«И жизнь внутри меня — мое право».
Право на то, чтобы быть рядом с мужчиной, которого я люблю. Право на то, чтобы чувствовать себя счастливой.
«Мой дар — твоя жизнь»
И я с радостью отдам и его, и все, что смогу, ради стука твоего сердца, ради того, чтобы ты открыл глаза.
«Пусть сила моя проникнет в тебя, кровь смешается с твоей и направится к твоему сердцу, а моя суть оживит навечно».
Эгиль вздрагивает всем телом. Я же… мало что чувствую. Хотя нет — чувствую. Гул в голове, поток, заполняющий меня и пространство вокруг, трепет зародившейся внутри жизни, дарующий мне силу продолжать.
«Впитай
Меня трясет — но и Эгиля тоже. Камень на моей груди и клеймо чернокнижницы будто раскалены огнем, будто по моей коже кто-то проводит кинжалом, вырезая невиданный цветок. Кровь кипит. И тут же — мощная волна, проносящаяся по всему телу.
«Силой своего рода, силой, данной мне при рождении, силой, подаренной мне новой жизнью заклинаю…»
Он выгибается, а я вжимаю пальцы в его плечи и выдыхаю в открытый в крике рот.
«…живи».
И улыбаюсь, чувствуя, как лопается черный хрусталь.
Улыбаюсь, потому что Эгиль открывает глаза.
Эпилог
Когда-то, на заре времен, Локи родил волка и змея.
Вот только предсказатель предупредил богов, что будет от этих существ погибель. Потому волка Френира привязали цепью из шести невозможных звеньев: шума шагов кота, женской бороды, корнем скалы, сухожилиями бьерна, дыханием рыбы и слюной птицы.
ЗмЕя же, Ёрмунгадра, бросили в море, окружающее твердь, и в море он и вырос и сплелся вокруг земли, кусая свой хвост.
Символ оборота и божественного бытия. Смены ночи и дня. Очищения. Времени. Бесконечной Смерти и Жизни, которые порождают друг друга.
Неизбежности происходящего и Судьбы…
Всё так. Только вот людям забыли сказать, что можно при желании остановиться в любой точке круговорота…
Прошло два года с того момента как я начала свой долгий путь на Север. К сердцу Ворона… И речь вовсе не про замок.
Долгий путь, принесший нам обоим испытания.
Потери.
Боль.
Много боли и потерь.
Но даже Ёрмунгарда когда-то перестает замечать боль и куски плоти, которых он лишается, сжирая себя. Зато все вернее замечает то, что не всегда заметно живым, пока они однажды не окажутся у входа в подземное царство и не выйдут оттуда…
Я склонилась над ладно вырезанной колыбелью сына — новой колыбелью, ибо родовой у нас не было, наш род начался отсюда и будет длиться сотни оборотов наперед — и осторожно пригладила непокорный черный вихор над крутым лбом.
Говорят, что тому, кто был зачат и рожден при великих потрясениях, уготовлены великие дела. Всё так… но иногда, по-женски, без всяких корон и грандиозных чаяний, мне хотелось ему простого человеческого счастья. Добротного дома, красивой жены, множества детей… Но потом я вспоминала о своей дороге, которая вовсе не была закончена, о подвигах Эгиля и уважении, которое к нему испытывали окружающие, о том, что нам еще предстоит изведать и чему еще удивиться в будущем…
И соглашалась — пусть будет значимая Судьба у каждого из наших детей.