Мои пятнадцать редакторов (часть 2-я)
Шрифт:
С месяц я вечерами сидел за столом и разбирал завалы стихотворных строк. Стихи у Вити печальные и всегда искренние. Я читал их — и вспоминал обстоятельства, при которых было написано то или иное стихотворение. Например, вот это, про сельского шахматиста, Витя написал, вернувшись из Ялуторовска — с межрайонной шахматной олимпиады. А вот это появилось после того, как он лежал после операции в Ярковской районной больнице…
Сборник стихов "На краю причала" был издан в 93-м году тиражом в пятьсот экземпляров. Я съездил в Холмск и положил книжку на могилу друга. Несколько
Я выполнил своё обещание. Для меня это важно.
Примечание 2012 года. Так получилось, что из-за своих многочисленных переездов я потерял эту книгу. Прошло почти двадцать лет, пока счастливый случай не помог мне отыскать сборник. Я отсканировал его и разместил в интернете — на Lib.rus.ek. Теперь о творчестве В. Ксенофонтова, возможно, будут знать не только на Сахалине.
Любой поэт после смерти имеет право на Память, если при жизни писал хорошие стихи. Думаю, что Витя такое право имеет.
О Саше Калинине я вспоминал в одной из предыдущих глав. В 79-м мы виделись с ним каждый день, а вот в последующие 15 лет — всего два или три раза.
В одну из поездок в Корсаков я заглянул в "Восход". Из прежних знакомых остался лишь Саша — бессменный ответственный секретарь городской газеты.
— Ты сейчас в Южном работаешь, я знаю. Это хорошо. Будешь чаще печататься — издательство под боком, — сказал Саша. — А я там редко бываю, всё больше у себя публикуюсь. Вот, посмотри, — и выдернул из подшивки газету со своими стихами…
Журналисты довольно часто пишут стихи. Этому есть своё объяснение, которое я однажды вычитал у одного профессора-литературоведа. Специфика газеты такова, объяснял профессор, что из нескольких сотен тысяч слов живого русского языка при написании статей используется лишь малая часть — тысяч пять-семь. Стихи помогают журналисту не увязнуть в языковых штампах.
Думаю, дело не только в этом. Саша искал в стихах возможность выразить то, о чём в газете вспоминают крайне редко. Писал о любви, о детстве, о природе… О смерти он не писал. Она сама написала его имя в конце "нулевых" — на скромном надгробье в окрестностях Корсакова…
С Валерой Балюком [4] я познакомился в местах, гораздо менее отдалённых от Москвы, чем Южно-Сахалинск. Дело было в Рязани.
В 78-м мы с Генкой Давыдовым рванули из Москвы на родину Есенина — в село Константиново. Поехали его дом-музей посмотреть, себя показать. Но, как оно обычно и бывает в жизни выпивших романтиков, до места не добрались — застряли в Рязани.
— Где-то вон там Валера Балюк живёт, можно к нему в гости зайти, — сказал Гена, и показал от вокзала то ли на юго-восток, то ли на северо-запад. —
4
Валерий Гордеевич Балюк (1954–1995 гг.) — сахалинский поэт, автор поэтических сборников "На полустанке ветровом", "Глубинный голод", "Кровные узы".
— Адрес помнишь?
— Частично, — отвечал Гена. — Улицу — помню, дом тоже помню, а квартиру — забыл! Да мы его и так найдём. Валеру в Рязани любая собака знает!
Генкина забывчивость, простительная после трехдневного застолья, грозила вылиться в затяжное путешествие по чужим квартирам большого девятиэтажного дома на шесть подъездов. Однако нас это не остановило.
— Нам всего-то и надо — двести шестнадцать раз на звонок нажать, — бодро сказал Генка. — И за одной из дверей мы обязательно найдём Балюка. Если только он не спит, конечно…
Мы приступили к поискам.
В первом подъезде нас пару раз приняли за слесарей-сантехников, один раз — за каких-то Васю с Колей, а раза четыре посоветовали через глазок спросить Валеру у соседей. Квартир шесть или восемь вообще не отозвались на звонки: вероятно, жильцы были на работе.
— Что-то люди здесь какие-то невежливые, — заметил Гена, выходя из подъезда. — Могли бы и дома посидеть. Представляю, как Есенин мучился!
Мы перешли в следующий подъезд. И здесь нам сразу же повезло. Первая же потревоженная нами квартира встретила нас как родных. Дверь открыл бравый молодец в милицейской форме с погонами лейтенанта. Вид у молодца был такой, словно бы он только что повязал крупного авторитета.
— Товарища ищете? — спросил молодец. — Что, просто знакомого? Да он ещё и поэт? Понятно! А документы у вас есть?
Мы достали свои документы. Молодец их внимательно просмотрел. Сличил наши фотографии в студенческих билетах с оригиналами. Зачем-то царапнул ногтем подпись ректора Пименова. И огласил приговор:
— "Липа"!
— Какая липа? — спросили мы хором.
— Обыкновенная "липа", какая же ещё? — отвечал в форме. — Нет в Москве такого писателя Пименова! Прокофьев — есть, Полевой — тоже есть, он про лётчика книжку написал. А про Пименова я ничего не слышал.
Добрый молодец нас разыгрывал, это понятно. Небось, только что окончил академию МВД, ещё погоны как следует не обмыл, море энтузиазма. Вот и решил пошутить. И пошутил, да так натурально, что до города Вологды нам стало рукой подать.
— Да как же? Есть Пименов! В Москве живёт, — загорячился Гена. — Только он не писатель, а драматург.
— Ага! Уже драматург появился. Так, так! — в глазах у молодца заблестел охотничий азарт. — И чем же он занимается?
— Пьесы пишет! — отчаянно крикнул Генка.
И здесь, как в классическом водевиле, открылась дверь напротив, и появился заспанный Валера Балюк. Увидев нас в компании с милиционером, он сразу же сообразил, что отпираться бесполезно и надо признаваться во всём. В том числе и в связях с Литературным институтом.
— Юра, этих ребят сажать не надо. Это хорошие ребята, — сказал Балюк, здороваясь с молодцем. — Это Геннадий Давыдов, писатель, — Валера пожал Генке руку. — А это, — он повернулся ко мне, — кажется, тоже писатель… или поэт. А может, и драматург…