Мои скитания (Повесть бродяжной жизни)
Шрифт:
– Будем, все будем, - говорит старший, а младший его перебивает:
– Поедем к нам обедать.
А у тротуара санки стоят. Младший что-то сказал кучеру-татарину, тот соскочил и вожжи передал хозяину.
– Садись с братом, я вас прокачу.
И через несколько минут бешеной езды рысак примчал нас в загородный дом Кулахметьевых, с огромным садом. Тут же помещались их парфюмерная фабрика и мыловаренный завод.
Обстановка квартиры роскошная, европейская. Сервировка тоже, стол прекрасный, вина от Леве. Обедали мы по холостому. Семья обедает раньше. Особенно мне понравились пельмени.
– Из молодого жеребеночка!
–
С нами был еще молодой татарин Ибрагим Баишев, тоже театрал, и был еще главный управляющий фабрикой и парфюмер француз Рошет... (Впоследствии Рошет заведывал большой парфюмерной фабрикой Бодло в Москве).
Все купили билеты: две ложи бельэтажа - Кулахметьевы - Рошета пригласили к себе в ложу - и Баишев билет первого ряда. Еще 50 рублей в кармане! Я победителем приехал к Далматову. Рассказал все и отдал книгу билетов.
– Никуда не поеду, ну их всех к дьяволу!
Сбор у меня был хороший и без этого. Это единственный раз я "ездил с бенефисом". Было это на второй год моей службы у Далматова, в первый год я бенефиса не имел. В последующие годы все бенефицианты по моему примеру ездили с визитом к Мейерхольду, и он никогда не отказывался, брал ложу, крупно платил и сделался меценатом.
Лето 1879 года я служил в Воронеже. Это был как раз год Липецкого съезда. Вот тут-то и приезжали к нам Ермолова и Правдин. В Воронеже сезон был удачный; между тем в это лето там основалось вольное пожарное общество, куда меня записали в члены, и на двух пожарах я горячо работал в звании "1-го лазальщика", как там называли топорников.
Еще одна таинственная вещь случилась там, о которой я до сих ничего не знаю.
Во время сезона, в чей-то бенефис, не помню совершенно в чей именно, появилось на афише в дивертисменте "певец Петров - баркарола". Он сам аккомпанировал на мандолине. Его никто не знал. Это был человек небольшого роста, с небольшой бородкой. Я его видел уже на сцене. Вышел скромно, пропел великолепно, повторил на бис, ушел за кулисы и исчез...
Его искали ужинать, но не нашли, и забыли уже, но через несколько дней полицейский пристав приходил к Казанцеву, а потом расспрашивал и некоторых актеров, кто такой этот Петров, кто с ним знаком из труппы, но знакомых не нашлось, и, действительно, никто из нас не знал его. Выяснилось, что он явился на репетицию с мандолиной, предложил участвовать в дивертисментах и спел перед Казанцевым и актерами баркаролу, получил приглашение и ушел.
* * *
Много, много лет спустя, в Москве я встретил некоего Васильева, который в то время жил в Воронеже, был большим меценатом. Он угощал актеров, устраивал нам ужин, жил богато.
В Москве уже в военное время я встретился с ним. По-видимому, средств у него уже не было. Разговорились, и он рассказал мне целый ряд воспоминаний из того сезона и, между прочим, вспомнил баркаролу и Петрова.
– А вы знаете кто это был, и почему тогда полиция его искала?
– Не знаю. Его никто не знал. Да и внимания-то никто не обратил на это. Только, когда полиция справлялась, так поговорили малость, да и забыли. Да и кому он интересен.
– Я тоже так думал тогда, а потом уж после от полицмейстера, по секрету, узнал, что это на бенефисе Вязовского (тут я только вспомнил, чей бенефис был) участвовал один важный государственный преступник. В это время был Липецкий
Помню еще, что мы чествовали Ермолову роскошным завтраком, и я, желая выразить восторг, за ее здоровье выпил, не отнимая от рта, бутылку коньяку финьшампань, о чем после уже в Москве вспоминала Мария Николаевна, написавшая мне тогда уже во время революции в альбом несколько строк: "На память о Воронеже в 1879 году"...
И после этой бутылки, вечером, как ни в чем не бывало, я играл в спектакле, - то была молодость, когда все нипочем!
Помню еще в Воронеже на сквере памятник Петру Первому. Он стоит, опираясь на якорь, глядит налево, как раз на здание интендантства, а рукой победоносно указывает направо, как раз на тюрьму. На памятнике надпись: "Петру Первому Русское дворянство в Воронеже". Как-то мы после спектакля ночью гуляли на сквере и оставили в нравоучение потомству на пьедестале памятника надпись мелом:
Смотрите, русское дворянство,
Петр Первый и по смерти строг
Глядит на интендантство,
А пальцем кажет на острог.
* * *
До этого сезона Далматов ходил холостым, а в Воронеже летом у него начался роман с М. И. Свободиной-Барышевой, продолжавшийся долго.
А года за три перед этим здесь же после зимнего сезона он разошелся со своей женой, артисткой Любской. Говорили, что одна из причин их развода была та, что Далматов играл Гамлета и Любская играла Гамлета. Как-то Далматов, вскоре после моего приезда в Пензу. получил афишу, где значилось: "Гамлет, принц Датский - Любская".
Он мне показал афишу и сказал, что это: "Моя дура жена отличается".
И Далматов долго хранил эту афишу с прибавленным
на ней акростихом:
Дар единственный - полсвета
Удивленьем поражает:
Роль мужскую, роль Гамлета
Артистически играет.
* * *
Окончив благополучно сезон, мы проехали в Пензу втроем: Далматов и Свободина в купе 1-го класса, а я один в третьем, без всякого багажа, потому что единственный чемодан пошел вместе с Далматовским багажом. На станции Муравьеве, когда уже начало темнеть, я забежал в буфет выпить пива и не слыхал третьего звонка. Гляжу, поезд пошел. Я мчусь по платформе, чтобы догнать последний вагон, уже довольно быстро двигающийся, как чувствую, что меня в то самое время, когда я уже протянул руку, чтобы схватиться за стойку и прыгнуть на площадку, кто-то схватывает, облапив сзади.
Момент, поезд недосягаем, а передо мной огромный жандарм читает мне нравоучение.
Представьте себе мою досаду: мои уехали-я один! Первое, что я сделал, не раздумывая, с почерку-это хватил кулаком жандарма по физиономии, и он загремел на рельсы с высокой платформы... Второе, сообразив мгновенно, что это пахнет бедой серьезной, я спрыгнул и бросился бежать поперек путей, желая проскочить под товарным поездом, пропускавшим наш пассажирский...
Слышу гвалт, шум и вопли около жандарма, которого поднимают сторожа. Один с фонарем. Я переползаю под вагоном на противоположную сторону, взглядываю наверх и вижу, что надо мной вагон с быками, боковые двери которого заложены брусьями. Моментально, пользуясь темнотой, проползаю между брусьями в вагон, пробираюсь между быков, - их оказалось в вагоне только пять, - в задний угол вагона, забираю у них сено, снимаю пальто, посыпаю на него сено и, так замаскировавшись, ложусь на пол в углу...