Мои знакомые
Шрифт:
— Нет, вы могли бы, скажем, писать, не имея карандаша, или зашить порванную гимнастерку без иголки и ниток? Или вырыть котлован без кирки и лопаты. А вот нам, метростроевцам, во время войны, в самые тяжелые дни и не то приходилось… — И он кивает на своего сослуживца Бориса Ильича Альперовича, некогда командовавшего тоннельным отрядом на Кавказе…
А мне вдруг вспомнился сорок первый. Вместе с детдомом, ехавшим на Восток, я впервые очутился в Москве. Воздушная тревога загнала нас в метро, приютившее сотни москвичей… Ряды топчанов, огромные кипятильники по углам, снующие взад-вперед
— Мамаша, молочко для ребенка!
— Мальчик, возьми тетрадь! Школа на завтра не отменяется!
Наверху гулко ухало, где-то неподалеку рвались бомбы, а здесь, под землей, шла похожая на обычную жизнь: люди ужинали, читали газеты. Проезжали мимо платформы проходчики в касках, с почерневшими лицами, махали руками удивленно застывшим на станции ребятишкам: «Держитесь, братва, сейчас немцев отобьют, и пойдете на солнышко…»
Борис Ильич помалкивает.
Его сухое лицо с втянутыми щеками таит какую-то постоянную печаль, движения сдержанны, речь тиха, ходит он по комнате осторожно, словно внутри у него спрятан хрупкий сосуд, который он боится расплескать. Совсем недавно проводил он в последний путь жену, тоже старую метростроевку, с которой прожил жизнь.
Кажется, впервые с такой щемящей остротой ощущаю чужую потерю. Вдруг лишиться того, что было с тобой всегда, — дружбы, чуткости, понимания.
— Ты расскажи о своей войне, а потом я о своей, — предложил ему Андрей Семеныч. — Пусть люди знают о нашей доле в победе. И подробней. У тебя же память дай бог, и вообще ты еще мальчишка!
Борис Ильич улыбнулся, шевельнув щекой:
— Нет уж, давай по старшинству…
ВОЙНА — РАБОТА
В самые трудные для столицы дни строительство метро не прекращалось ни на минуту. Поразительно — именно в годы войны появились красивейшие станции: «Измайловский парк», «Бауманская», «Курская», «Автозаводская», «Новокузнецкая», «Павелецкая». Впрочем, чему же тут удивляться? Родина думала о завтрашнем дне, о благе людей. Может быть, это привычное занятие — стройка — и вселило в строителей метро спокойствие и сосредоточенность, которые позволили, как выразился Андрей Семеныч, за два-три месяца «втянуться в войну».
Легко ли? Проходка подземных пластов — само собой. А еще подготовка к зиме, ремонт жилья, добыча торфа и угля в подмосковных бассейнах, строительство оборонных объектов и многое, многое другое. Десятки заводов и фабрик страны работали на Метрострой. Но теперь часть из них была отрезана от Москвы.
Можно представить, какая тяжесть легла на плечи Андрея Семеныча, бывшего тогда заместителем начальника Метростроя по материально-техническому обеспечению…
Не оттого ли он вдруг умолк, замкнулся, словно пытаясь мысленно объять пережитое.
— М-да… ну вот, значит, так…
Нервно сцепив пальцы, поглядывал в слепящее весенним солнцем окно, за которым журчали ручьи; паузы между фразами затягивались, и слова — будто капель с подмерзающей сосульки. Но в каждой капле, если вглядеться, жил сложный, удивительный
— Знаете, — неожиданно засмеялся Андрей Семеныч, — мы ведь и Дворец культуры тогда воздвигли. — Он так и сказал: «воздвигли», как бы подчеркивая значительность события. — Видели там свод с ярчайшей росписью? Так вот, для женских фигур художникам позировали наши девчата-маляры.
Но как же все-таки умудрялись метростроевцы не сбавлять темпов проходки в оборонявшейся Москве?
Работа под землей и в мирное время не сахар: юрские глины, плывуны, крепкие, как железо, известняки — отбойным молотком не возьмешь, только взрывчаткой. Кессонами отжимай воды, наклонную шахту заморозь, не то — обвал. А людей стало меньше, ушли на фронт.
И тогда оставшиеся, решив работать по-фронтовому, совершили, казалось, невозможное. Они ускорили щитовую проходку. Сидя на голодном пайке, механизировали тяжелые операции, придумав погрузочные машины и десятки других мелких новшеств, облегчающих труд. Шоферы, возившие бетон, вместо привычных семи ездок за смену стали делать по двадцать. Штукатуры, тратившие на отделку тоннеля шестьдесят дней, сократили время до десяти. Комсомольцы Покровской линии, узнав про затор на мраморных работах, спешно, на ходу, подучились и повели отделку.
Возникла проблема с эскалаторами…
Тут Андрей Семеныч молча развернул и с какой-то даже нежностью разгладил на столе пожелтевший от времени лист газеты «Ударник Метростроя» с отчеркнутым абзацем в статье начальника Метростроя М. А. Самодурова.
«…Нужны были огромное организаторское мастерство, большевистская настойчивость, энергия, инициатива, чтобы в условиях военного времени за короткий срок выпустить 18 эскалаторов. В этой работе приняли участие 53 московских предприятия…»
— А как же все-таки с материально-технической базой? На этот раз пауза затянулась дольше обычного.
— Что там говорить… Да и не расскажешь всего. Страна по-прежнему давала нам лес, цемент, металл, но вот, скажем, тюбинги… Они шли с Украины, а тут юг в оккупации. У меня, правда, крупный запасец был. Сколько я из-за этого запасца выговоров получил в свое время. А не зря берег… И не я один. У директора завода тоже задел оказался. Мраморные плиты, готовые, отшлифованные, хватило на шесть станций.
— А когда вышел ваш запасец?
Андрей Семеныч покачал головой.
— Знаете, мы не волшебники, — произнес он уже иным, наставительным тоном. — Учтите главное. Мы постоянно ощущали поддержку МК и МГК. К метростроевцам там, по-моему, питали особую слабость. Ну и то сказать — народ у нас был великолепный, мастера! Да, так вот — о тюбингах…
К тому времени, когда кончился запас тюбингов, был освобожден Днепропетровск. Завод лежал в развалинах, цех тюбингов разрушен, однако было уже дано указание из Москвы — за восстановление цеха взялась железнодорожная часть. Весьма чутко отнеслись к хлопотам Чеснокова в обкоме партии, увеличив рабочим хлебный паек. Да и люди принялись за дело с небывалым энтузиазмом, будто мстили немцам за их варварство. Ровно через три недели цех выдал первую продукцию!