Мокрая и ласковая
Шрифт:
Пятилетний Славик, четырехлетняя Рита и трехмесячный Мартин составляли забавную группу. Мартин был толст, не слишком уверен в себе и пока издавал звуки, лишь отдаленно похожие на лай. Исследовать свою территорию ему предстояло в близком будущем, а пока он катался на ковре из желтой травы вместе со Славиком, и оба самозабвенно слюнявили друг друга.
Борис не вмешивался в их игры. Вино и солнце растащили и расслабили его до приятной крайности. Было бы неплохо, если бы этот день оказался подлиннее. Потом ему все же стало зябко, несмотря на теплую куртку, надетую поверх джинсового костюма
Он не сразу отреагировал на изменение звукового фона. Радостное повизгивание вдруг смолкло. Стеклова посетил призрак тревоги. С дочерью на руках он пошел в том направлении, где исчезли мальчик и щенок.
От владений соседа его парк отделяла только полоса густых малиновых кустов. Между кустами образовались темные арки, чрезвычайно привлекательные для человека в пятилетнем возрасте, и Борису показалось, что он знает, где искать Славика.
Продравшись через колючие заросли, от которых его добросовестно защитил стопроцентный коттон, он очутился на подстриженной лужайке. Его сын стоял в десяти шагах от веранды двухэтажного дома и, по-видимому, думал, что игра продолжается. Стеклов сразу понял, что это не так, и опустил Риту на землю.
Славик и Мартин находились под прицелом двуствольного охотничьего ружья. Борис хорошо представлял себе, какова будет кучность огня на столь малом расстоянии. Ружье держал высокий старик с всклокоченными остатками волос на черепе и огромными мешками под глазами. Испуг, отразившийся на его лице, никак не соответствовал угрозе, которую представляли собой нарушители границ частного владения – ребенок и беспомощный щенок.
Мартин повилял хвостом и вразвалочку двинулся в сторону веранды. Старик пробормотал что-то, стволы дрогнули и стали опускаться вниз. Борис понял, что через секунду произойдет непоправимое. Никто не предупреждал его о соседе, который был явно не в себе.
– Эй! – крикнул он и побежал к дому, лихорадочно соображая, кого из детей он ставит под удар. Впрочем, через несколько секунд его опасения испарились. Все закружилось, всасываясь в две бездонные черные воронки. Теперь стволы были направлены прямо ему в лицо.
Они опрокинули по рюмке самодельной вишневой наливки за знакомство и облегченно захихикали. У обоих смех получился слегка натянутым. Отставной прокурор Геннадий Андреевич не переставал коситься на Мартина, резвившегося теперь на его территории вместе с Ритулей. Славик, на которого ружье произвело неизгладимое впечатление, последние десять минут не сводил с него глаз. Оно висело слишком высоко, и он застыл перед ним, словно дикарь перед своим фетишем.
Стеклов нашел, что плетеные кресла – это удобно, и приготовился услышать объяснения случившемуся. Однако бывший прокурор не торопился. Борису пришлось обменяться с ним информацией о семейном положении, нынешнем урожае фруктов, местных достопримечательностях и строительстве скоростного шоссе, которое (черт бы побрал эту цивилизацию!) пройдет слишком близко от их тихого поселка, прежде чем удалось перевести разговор в нужное русло.
– Вы боитесь собак? – спросил он небрежно и заметил, что старик напрягся, хотя они уже опустошили бутыль с наливкой на две трети.
– Да нет. В общем, нет. Но этот ваш щенок напомнил мне кое о чем.
Возникла пауза, как будто старик решал, стоит ли двигаться дальше.
– Можно задать один бестактный вопрос? Где вы его взяли?
Борис пожал плечами.
– Купил. Есть документы. Если вас интересует название питомника…
– Нет-нет! Просто я хотел услышать, что вы его, например, не подобрали где-нибудь поблизости.
– Согласитесь, он не заслуживает того, чтобы в него стреляли!
Старик резко поднялся на ноги, пожалуй, слишком резко для своих лет. На его лице появилась озабоченность.
– Хочу вам кое-что показать.
– Если это не слишком далеко…
– Нет. Совсем близко.
Он уже шагал, заметно пошатываясь, через лужайку перед домом, к одинокому ясеню, росшему в южном углу двора. Когда Стеклов подошел поближе, то увидел под деревом маленькое темное надгробие размерами с книгу. На нем было высечено:
«1990–1997
Любимой Саманте».
Борис начал кое-что понимать. Ему пришлось изобразить если не печаль, то хотя бы серьезность.
– Ваша собака?
– Да. Незадолго до смерти она родила семерых. Куда мне столько? К тому же, отцом был, по-моему, беспородный кобель, – Геннадий Андреевич махнул рукой в сторону леса, как будто где-то там до сих пор бродил обидчик его любимой Саманты.
Стеклов оглянулся. Дети были в отдалении и все еще играли. Он задал главный вопрос.
– Что вы с ними сделали?
– Утопил, конечно. В озере. Что еще прикажете с ними делать? – его голос стал визгливым и злым.
Они помолчали. Осенний ветер становился ледяным, и Борис ощущал его прикосновения, несмотря на принятую дозу. Рядом с бывшим прокурором становилось тягостно. Он начал подумывать о том, как бы сбежать. Со времени переезда он еще не прикасался к кистям, но знал, что не прикоснется к ним и сегодня.
Старик вдруг тихо заговорил.
– Спустя несколько недель они начали появляться в доме. Всегда ночью, – его передернуло. – Они были мокрые и… холодные.
Стеклов понял, что перед ним больной человек. Примерно такой же, как он сам. Поэтому Борис не слинял сразу. Он хотел услышать, чем закончилась эта история, хотя догадывался, что конец, скорее всего, впереди и еще не написан.
Геннадий Андреевич оторвался от созерцания надгробия и перевел взгляд на черно-коричневый комочек по имени Мартин. Тот был теплым, толстым и полным жизни. Но лицо соседа не выражало ничего, кроме брезгливости.
– Очень похожи на вашего… Извините.
Теперь надо было уходить и впредь держать щенка подальше. Борис что-то наплел насчет того, что пора кормить детей. Прощание получилось скомканным и каким-то нехорошим. Старик уже, видимо, пожалел о том, что был слишком откровенен, а гость – о том, что вообще появился здесь.
Он нес Мартина на руках, и холодный ветер подталкивал его в спину. Небо было все таким же пронзительно-голубым, но Стеклова не покидало ощущение, что день безнадежно испорчен.