Моль
Шрифт:
— Не пожалеешь? — так тихо прошептал Суходолов, что Семыхину стало жутко. — Знаю. Знаю, что души не пожалеешь. Вот до чего я это знаю, — продолжал он повторять, забыв, видимо, где он и для чего сюда попал.
Этим моментом и хотел было воспользоваться Семыхин, чтобы сунуть руку в карман. Но какая-то доля секунды была упущена, и Семыхин уже по-другому кинулся навстречу опасности.
— Об каком таком деле хочешь толковать, товарищ Суходолов? Ужель ты взаправду думаешь, что это я стукнул Решкову про тебя?
Суходолов, не спуская глаз с Семыхина, наполнил водкой два стакана.
— Пей!
— А ты чего не пьешь? И вообще давай вести разговор, товарищ Суходолов.
— Разговор? — Суходолов как будто не сразу догадался, о чем его спрашивают. — Верно. Только разговаривать будем в городе. Собирайсь. Поехали. К последнему пароходу еще успеем.
— Да чего делать в городе! — отказался Семыхин. — Мне и тут хорошо. Вот и выпить еще можно. Хочешь, я и грибков принесу, — говорил Семыхин, и уже совершенно ясно видел, что Суходолов затеял какую-то серьезную игру и что вся здесь начатая «комедь» нужна ему, чтобы закончить ее где-то в одном из шалманов Подола или Евбазы.
Но отказаться от поездки прямо — было нельзя, и чтобы хоть как-то выгадать время, Семыхин взялся за стакан, глотал водку медленно, смутно надеясь, что вернется Варька и чему-то страшному помешает. Но Варьки всё не было, и Семыхин вытащил из бокового кармана золотые часы. «Если уже девять вечера, — подумал он, — больше пароходов на Киев нет до самого утра». Часы показали только восемь.
— Да ты просто нэпман! — воскликнул Суходолов. — А ну-ка покажь часишки.
Только странными событиями этого дня можно объяснить, что Семыхин покорно и без слов протянул часы.
— Ну и хват! — одобрил Суходолов. — Ишь ты, золотыми часами разжился! А что еще у тебя в кармане? Не стесняйсь! Выкладывай.
Растерявшийся Семыхин вытащил несколько золотых десяток. Монеты и часы Суходолов сунул в портфель.
— Это так. Для сохранности. А в том кармане что у тебя? Пистолет? Запасливый ты, да только… только зря… баловство. Дай-ка ты его мне. Ну вот, правильно! А теперь — едем!
Оставив на столе недопитую водку, они вышли из уже заполненной сумерками комнаты, не заметив притаившейся в кладовке Варьки.
Некоторое время она прислушивалась к удаляющимся шагам. Потом, решив, что мужчины не вернутся, села за стол, разрезала огурец и придвинула к себе бутылку.
К десяти часам водка была выпита, огурец съеден, и опьяневшая Варька храпела, развалившись на кровати. Примерно в это самое время Суходолов с Семыхиным очутишься в тайнике одного из кабачков на Подоле. Тайник, небольшая каморка, находившаяся в полуподвале, своим земляным холодом напоминал могилу.
Семыхин сознался: да, он был накатчиком и это он стукнул Решкову об обнаруженных следах Суходолова.
«Говорить больше не о чем… Всё ясно. Дальше — конец», — подумал Семыхин, теперь уже жалея, что всё выложил и сам во всем признался.
«А вдруг помилует?» — утешал себя Семыхин, глядя на вроде бы сонного и вялого Суходолова.
«Эх, будь бы пистолет!» — мелькнула мысль, заставившая Семыхина поежится.
— Ты что? — спросил Суходолов.
— Товарищ Суходолов! Я весь перед тобой вывернулся. Так что имей снисхождение. А я… я на веки вечные исчезну. Слуху обо мне не услышишь. Сделай снисхождение!
— Снисхождение? Я не об себе говорю. Я об том хочу сказать: а ты имел снисхождение? Вспомни Ксюшу… и того, старика Воскресенского… и других.
— А ты, ты сам? — вдруг взорвался Семыхин. — Ты что? Ты не был в помощниках у Решкова? Ты не списывал людей в расход? Ага!
Суходолов рванулся со стула так стремительно, что Семыхин сжался от страха и закрыл глаза руками. Потом, удивленный вдруг наступившей тишиной, осторожно выглянул из-под козырька ладоней и увидел, что Суходолов вернулся на свое место и опять сел.
Когда их глаза встретились, Суходолов совсем спокойно сказал:
— Ты это зря. Я без тебя справил поминки. Понимаешь: без тебя! А ты… ну зачем ты хотел прикончить старика Воскресенского?
— Да ему уже пора от старости подохнуть, — с насмешкой ответил Семыхин, обрадовавшись, что дело повернулось в сторону. — Да и чего ты привязался к нему? К тому и живучий он, как собака! Опять на ногах стоит. А в остальном прочем я весь вывернулся и признался. Имей снисхождение.
— Нет, — сказал Суходолов. — Я, понимаешь, перед отцом своим виноват, перед мужиком крестьянским, перед всей своей жизнью виноват. Хоть чутинку добра хотел я сделать, а ты поперек дороги стал. Я поклялся, душа моя решила, чтоб старика Воскресенского по-хорошему в могилу с крестом положить. Ты против моей души пошел. А теперь хочешь откупиться покаянием. Мне это без пользы, другим… что ж, другим может и есть в том польза. Так что этим другим обо всем ты сам и доложи. Идем!
И он поволок упирающегося Семыхина вверх, по шести каменным ступенькам, отделяющим тайник от кабака, набитого народом, сидевшим за грязными столами перед пивными кружками и стаканами с водкой.
— Им и выложи всё, как мне говорил, — приказал Суходолов, пихнув Семыхина к стойке. — Им будет интересно послушать и про тех, и про тебя.
Семыхин оглянулся. Самое страшное было в том, что многих из тут находившихся он узнал.
— Чего молчишь? — спросил Суходолов. — Начинай. Ну вроде бы доклада, как это людьми торгуют. Не задерживай. Видишь вон того? Ему особо важно твою исповедь послушать.
Семыхин посмотрел туда, куда пальцем ткнул Суходолов.
— Теперь видишь? Ну и выкладывай. А то спишь ты, или чего? Может быть в мозгах ковыряешься? Думаешь о чем-то таком государственном.
— Мне что думать? — в отчаянии пустился разыгрывать последнюю карту Семыхин. — Мне чего ковыряться? А вот ты сам, кто ты такой? Ты же был следователем в чека, а теперь за моей спиной хочешь спрятаться? Ну…
— Ну, — перебил его Суходолов. — Люди обо мне и обо всем моем знают. Какой я был и каким стал. Что и как — им всё известно. А вот ты.