Моль
Шрифт:
— Вы можете возразить, что этот партийный деятель фигура не особенно яркая, так себе: середняк! Не спорю, — кивнул головой Собеседник. — Но вы же сами предложили: два примера, без выбора! Один был. Теперь второй. На этот раз из газеты «Правда», за 29 мая 1966 года. Заголовок статьи «Ротозеи под гипнозом». Заголовок тонкий, интригующий и… и диалектический. В статье — о явном прогрессе партийных жуликов. Я не буду читать всю статью, остановлюсь лишь… Между прочим, в перечне фигурирует и аферист-поэт. Но возьмем главного, о котором так говорит «Правда»:
В Целиноградском областном суде недавно разбиралось дело Соколова Николая, бывшего работника кафедры физики медицинского института.
Ректор этого института Полетаев пригласил Соколова занять высокую кафедру. На заседании ученого совета, где обсуждались кандидатуры претендентов, Полетаев произнес пламенную речь:
— Николай Соколов — профессор! Доктор физико математических наук! Двадцатилетний стаж педагогической работы в вузах! Масса научных трудов! — ораторствовал ректор, потрясая папкой с документами профессора Николая Соколова… Члены ученого совета дружно проголосовали «за»…
— Пропущу часть статьи, — сказал Собеседник. — Потому что дальше строчки о том, как профессор Николай Соколов, этот прославленный ученый и светило физико-математических наук обучал студентов, заседал в ученом совете, произносил речи и… и вот тут уже нужно опять обратиться к «Правде».
Теперь многие, присутствовавшие на суде, глазам своим не верили. Оказалось, что это светило научной мысли, этот Николай Соколов — не профессор, не доктор наук… имел поддельный паспорт с московской пропиской и, наконец, шесть лет просидел в тюрьме и находился в местах, не столь отдаленных…
Даже видавшие виды юристы ахнули, когда суду было представлено около 150 найденных у Николая Соколова фиктивных дипломов, аттестатов о присуждении ученых степеней и званий, различных справок и блестящих характеристик… в том числе из Московского института имени Сеченова и из Московского сельскохозяйственного института…
— Справки бесспорно занятные, но при чем здесь диалектика? — спросил Автор.
— Да при том самом, — отпарировал Собеседник, — что диалектика лежит на виду. Поддается взвешиванию и измерению. Прогресс явный! Что было тогда? Кустарщина. А теперь — теперь, когда Октябрь отпраздновал свое пятидесятилетие, когда партия объявила социализм построенным, уже перешедшим в свою высшую ступень — в коммунизм — теперь кустарщине делать нечего. И потому — теперь — партийные аферисты прикрываются сотнями фальшивых, на уровне техники века сделанных дипломов, характеристик, документов о присуждении ученых степеней и…
— Вы меня всё же не убедили, — перебил Автор. — И теперь — в построенном социализме — действуют стереотипные, давным-давно набившие оскомину в детективных книжках, жулики и проходимцы. Тогда .. Понимаете: тогда меня мало занимали просто аферисты. Они — были. Но не о них я говорю в «Моли». Меня привлекают другие, очень грешные, но и очень сложные характеры. Без них, без этих характеров, нельзя понять того, что было.
Собеседник слушал и, против обыкновения, внимательно. Потом он сказал:
— Признаю свое поражение. Да, тогда и сегодня — это разные эпохи, разное дыхание. Всё разное. Оценивать разность методом плоской иронии — нельзя. Вот ушел из-под октябрьских знамен Суходолов. Я вижу его, Суходолова, я знаю, почему он ушел. Знаю, что в вашей еще не законченной «Моли» — пусть и другим — иным — переиначенным — он опять возникнет. Без фальшивых дипломов, без поддельных ученых степеней. Просто появится, чтобы дальше идти своим тяжелым, извилистым и грешным путем.
«Тяжелый, извилистый и грешный путь», — повторил мысленно Автор слова Собеседника, и вдруг понял, какая в них сила большой правды. Об этой правде он собрался сказать Собеседнику, но комната уже была пуста.
Автор некоторое время прислушивался. К чему? К собственным мыслям? Или к шороху призраков? А может быть и к звуку уже давным-давно исчезнувших голосов?
Потом Автор придвинул к себе свои заметки и наброски, внимательно перечитал их и, наконец, решил познакомить читателя с тем, как —
Ловшин наводит Мохова на след Суходолова
Автор сомневался, что Кулибин когда-нибудь напишет ту книгу, о которой так часто вел разговор Решков. Да и сам Кулибин в этом тоже не был уверен. Наивный, деликатный, в общем — бывший человек — Кулибин не мог приспособиться к странному миру, который, так ему казалось, был заселен не людьми, а призраками.
Призраки играли роль владык и судей, прокуроров и палачей, проповедников и учителей. Призраки клялись великими учениями, чтобы потом, после докладов или расстрелов, в зависимости от чинов, наливаться пивом, водкой или коньяком, набивать животы воблой, салом или балыком и приниматься за официанток или балерин…
Чекист Мохов пил только коньяк и закусывал только икрой. Сейчас он это и делал, причем пил и закусывал до того равнодушно, что со стороны напоминал корову, жующую жвачку.
Отрыгнув, Мохов тяжело вздохнул. Потом опять влив коньяк в глотку, протянул руку к балыку. Он не любил гостей. Злые языки болтали, что по причудам природы Мохов не интересовался женщинами.
Охмелев, он опустил голову на край стола, совсем не подозревая, что именно в этот момент к двери его квартиры подошел человек. Подошедший позвонил не сразу. Сперва он оглянулся по сторонам, прислушался и лишь после этого нажал кнопку.
«Кто бы это?» — подумал Мохов и тут же сунул руку в карман. Пистолет был на месте. Так, не вынимая руки из кармана, Мохов осторожно подкрался к таинственному глазку в двери, рассмотрел лицо стоящего там, в коридоре, и повернул ключ.
— Ну, входите, товарищ Ловшин, — сказал Мохов. — Вот уж не ожидал вас видеть тут, в Москве. Да еще у меня. Входите, не стесняйтесь.
— О! — воскликнул Ловшин. — У вас паркет. Как бы не наследить.
— Бросьте ломаться, товарищ Ловшин!