Молчаливый полет

Тарловский Марк Ариевич

Август 1928

Туннель [40]

Туннель безвыходно открыт, Гремит (а выглядел — тихоней), И электричество горит В бегущем под горой вагоне. Как ядра, зло и тяжело Вагоны прут во мрак и скрежет, Пока не высверлят жерло И свет навылет не забрезжит. Неотвратимая дыра, Необходимая загадка Блестит решением — ура! — Успокоительно и кратко… В горах невежества и тьмы И ненависти обезьяньей Не так ли пролагаем мы Туннели нежности и знаний — Одним резцом просверлены Слепящие сквозные ходы И в сердце пламенной жены, И в толще каменной породы!

40

Туннель. Автограф — 41.23.

7 августа 1928

Проезжая [41]

Только проезжая…Плечи и плед, Желтые полки в оконном пролете… Кто вы такая и сколько вам лет? Где

вы живете и с кем вы живете? Поезд ревнует — торопит тайком, Точно жена вы ему иль цыганка, Вот он несет вас, вот машет платком… Стыд нам и горе, рабам полустанка! Рыжий попутчик, случайный сосед, Он-то запишет ли в хитром блокноте, Кто вы такая и сколько вам лет? Где вы живете и с кем вы живете?..

41

Проезжая. Машинопись — 43.42.

Август 1928

Списанное со скалы [42]

Здесь так хороши обязательно-лунные ночи, Так много души в обаятельном имени Сочи; Так больно при мысли, что кончатся море и горы, Что сроки разлуки непреодолимы и скоры; Так жалко часов, отведенных для праздности летней, Что ждешь не дождешься, когда же нагрянет последний!

Август 1928

42

Списанное со скалы. Машинопись — 43.42; первонач. загл. — «Сочи».

По следам весны [43]

Весна штурмует напролом, Дымя теплом и льды тараня. С каким апломбом первый гром Подвластные обходит грани! Как ласточка сквозит крылом! Как бредят югом северяне! Они садятся в поезда, На их подвижные диваны, Они торопятся туда, Откуда к нам, на праздник званый, Влечет Полярная звезда Гостей пернатых караваны… Но осень переходит вброд Мельчающий поток сезона — И снова всё наоборот: Гогочут гуси полусонно, И снизу деловой народ Их видит из окна вагона. Так вольный сын голубизны И пленник железнодорожный, Свершая по следам весны, Свершая дважды путь свой должный, Взаимно встречны и равны И вечно противоположны.

43

По следам весны. Бумеранг. С. 33–34. Машинопись — 43.42; первонач. загл. — «В пути».

Март 1928

II. ОСТАНОВКА В КРЫМУ

Ночь в Феодосии [44]

Из номера гостиницы — дыра Безвыходной Феодосийской ночи. Собачий лай — до самого утра. Горячий лай — насколько хватит мочи. Я только что приехал. Не видал Ни башен Генуи, ни исполкома. Край не исследован. Круг знаний мал. Молитва псов одна лишь мне знакома. Который час? Должно быть, больше трех. Рассвет сейчас. Действительность воскреснет. Я с городом сражусь. Но песий брех, Но песня неизвестности — исчезнет. Взывай, вопи, собачье сердце тешь! Судьба не ждет. Судьба неумолима. И брызнет луч. И просияет брешь В ограде обнаруженного Крыма. Земля надеждами осаждена. Гостиница покоится во мраке. Что перед нею — тын? забор? стена? — Пока не видно. Гавкают собаки.

44

Ночь в Феодосии. Бумеранг. С. 54–55; вариант — строфа IV, ст.2: «Заря не ждет. Заря неумолима». Автограф — 42.31. Башни Генуи — башни Генуэзской крепости, построенной в 1320–1350 гг., когда Феодосия (Кафа) находилась во владении генуэзских купцов, являясь главным городом на Черноморье.

7 июля 1929

Балаклава [45]

Бухта-заточница, бухта-темница, Бухта тишайшая в нашей стране, Наши в тебе отражаются лица, Наши — снаружи и наши — на дне! Нежные горы тебя укачали, Долгим охватом от бури хранят, Время здесь дремлет на мирном причале, Парусной вечности трется канат. В прошлом и в будущем — внешняя смута, Козни Европы с обеих сторон — Вот и грозят эти кручи кому-то, Мутному морю готовят урон. Слева над ним — генуэзские башни, Справа — советские пушки над ним, Завтрашний подвиг и подвиг вчерашний В тихой воде мы сегодня храним. Слева ученый и вахтенный справа Ходят дозором и в стекла глядят, Рыбу под ними коптит Балаклава, В мирном затоне купает ребят… Прочно закрытая в крымском Пергаме, Помни, сестра, что за дверью твоей Пьяница-море стучит кулаками, И душегубствует ветер-злодей!

45

Балаклава. Бумеранг. С. 56–57; варианты — ст. 1: «бухта-темница» вм. «бухта-царица»; ст. 9: «внешняя» вм. «грозная»; ст.10: «Козни Европы» вм. «Грозная смута». Автограф — 42.51. Пергам — античный город на побережье Малой Азии, бывший центр государства династии Атталидов; основан в XII в. до н. э. По античной мифологии, основан сыном Андромахи и Гелена, братом Гектора (первого мужа Андромахи) по имени Пергам, нареченном в память о Троянской цитадели.

27 июля 1929

У ворот Крыма [46]

Золотолюба-генуэзца Толкает парусная прыть Пространством досыта наесться И время в жилы перелить. — О вольный флаг его факторий! Ты солью крыт, ты ветром дран, — Довольно ржаветь на запоре Воротам неоткрытых стран. Вот петли, мазанные кровью, Прощальный отверзают срок, Вот Генуя средневековью Указывает на порог… Теснитесь, крымские монголы И краснокожие Антилл, — Колумбы генуэзской школы Заходят в первобытный тыл, И крепость детской Балаклавы, И бизнесменский небоскреб — Зарубки первопутной славы На крестовинах бурых троп. — Соперники и антиподы, Открытые одним ключом, В различные глядятся воды Под переменчивым лучом, И солнце — птичья каравелла — Плывет по очереди к ним, Чтобы в Нью-Йорке вечерело И утру радовался Крым, Чтобы

проклятие норд-остов Кидал, пред Адмиральский лик, В новооткрытый полуостров Закрытый на ночь материк. Но плачь, татарская можара, И, ось Америки, кричи, Когда вратарь земного шара Роняет с пояса ключи И в тайну башни генуэзской, Нарушив Галилеев лад, Землетрясение-пират Порой врезается стамеской.

46

У ворот Крыма. Автограф — 42.19. Машинопись с правкой — 42.20–21. Вошло в книгу «В созвездии Дельфина»; сопроводительный текст: «Кто только не грабил Крым? В средние века его, кажется, больше всех грабили генуэзцы. Последними его грабили врангелевцы» (62.108). Адмиральский рык — «Адмирал» — устойчивое для обеих Америк прозвище Христофора Колумба. Татарская можара — арба для перевозки винограда.

1 июля 1929

Ираклийский треугольник [47]

Севастополь — запальный фитиль На Таврической бомбе истории. Это — известь, и порох, и пыль, Это — совесть и боль Черномории; Херсонес — это греческий крест, На дороге Владимира постланный, Это — твой триумфальный наезд, Князь, в язычестве равноапостольный. Балаклава ж — молочный рожок В золотой колыбели отечества, Переливший младенческий сок В пересохшие рты человечества… В Севастополе — бранный курган И торжественность памяти Шмидтовой. — — Для чего он сжимает наган? — Ты рассердишь его — не выпытывай. В Херсонесе, царьградский подол О языческий жертвенник вымарав, Византиец садится за стол, Чтобы выпить за подвиг Владимиров; В Балаклаве — и английский бот, И фелука торгашеской Генуи, И пещерного жителя плот Облегли ее дно драгоценное… Ираклия три гордых узла На платке завязала Таврическом, Чтобы память их нам донесла Недоступными варварским вычисткам. Треугольник убежищ морских, Он не канул на дно, он не врос в траву И поет о столетьях своих Погруженному в сон полуострову.

47

Ираклийский треугольник. Рождение родины. С. 9–10. Автограф — 42.22. Вошло в книгу «В созвездии Дельфина»; сопроводительный текст: «Справа от нас — северный берег Северной бухты с зелеными латами Братского кладбища и Малахова кургана на красноватой каменистой одежде Инкерманской выработки. Эти латы нашиты на севастопольскую землю, чтобы прикрыть разверзающийся под ними позор исторической бойни, но вместо того, чтобы его прикрыть, они его еще более подчеркивают.

Слева мы видим Херсонесский монастырь, раскопки на месте древнего Херсонеса, целую серию бухт, вгрызающихся острыми и частыми зубьями в землю Ираклийского или Гераклейского или, как его еще называли, Трахейского, полуострова. Южная часть Северной бухты с растущими из нее коническими бухточками на взаимно параллельных осях напоминает челюсть дельфина. Это — клинопись моря. Это — летопись тысячелетней борьбы между ним и сушей. Это — кавалерийские рейды ветра и волн. А то, что между ними удерживается, это, разумеется, — геологические крепости.

Мы плывем в Эгейское море. “Как дельфины, пляшут ладьи…” [, писал поэт, бороздивший Эгейское море.] Весь Ираклийский полуостров — перед нашими глазами. Вон — Херсонес, вон — здание музея, где рядом с надгробиями, которые древнегреческие зятья облегченно изрезывали радостной надписью “Прощай, теща!”, в 21-й витрине я видел глиняный светильник поздне-римского времени с изображением морского божества, плывущего на дельфине. Почти наверняка можно сказать, что светильник работал на дельфиньем жиру. Если поместить древний Херсонес там, где его нередко помещают в связи с обнаруженными у Херсонесского маяка развалинами подводного города, то Севастополь, Балаклава и Херсонес составят вершины равностороннего треугольника — Гераклеи или Трахеи» (62.49–51). «Как дельфины, пляшут ладьи…» — из ст-ния Н. Гумилева «Сентиментальное путешествие» (1920).

2 июля 1929

Бахчисарай [48]

Фонтан любви, фонтан живой!

Александр Пушкин

Дворец Гиреев пуст…

Адам Мицкевич

Бродил я и твердил (не зная сам, Что значит по-татарски) — «мен мундам!» Но с этих слов, загадочно простых, На землю веял прадедовский дых, И дух кочевий, по моим следам, Гудел гостеприимно: «мен мундам!» Я кланялся плетущимся домой Сапожникам с паломничьей чалмой, И отращенным в Мекке бородам Я признавался тоже: «мен мундам!» Я наблюдал, как жесткую струну Кидали шерстобиты по руну, И войлочный мне откликался хлам На хриплое от пыли «мен мундам!» По замкнутым дворам туземных нор, В святых пещерах молчаливых гор, Снимая башмаки у входа в храм, Шептал я, как молитву: «мен мундам!» К Фонтану слез Гиреева дворца Младой певец другого вел певца, Он звал его по имени — Адам — И, встретив их, я крикнул: «мен мундам!» Когда же я спросил о смысле слов, Мне давших ласку и привет и кров, — Я здесь! — мне отвечали. — здесь я сам! Вот всё, что означает «мен мундам»… — Журчал ключом и лился через край Воспетый Севером Бахчисарай. В Бахчисарае это было, там, Где я сказал впервые «мен мундам». Где хан не правит и фонтан не бьет, Где Пушкинская тень отраду пьет, Где суждено уже не тем устам Шептать благоговейно «мен мундам!»

48

Бахчисарай. Новый мир. 1930. № 1 — Бумеранг. С. 58–59. Автограф — 42.35. Эпиграф 1 — из ст-ния «Фонтану Бахчисарайского дворца» (1824); эпиграф 2 — из ст-ния «Бахчисарай» (цикл «Крымские сонеты», 1826). Фонтан слез — знаменитый Бахчисарайский фонтан, по легенде построенный в 1764 крымским ханом Гиреем у мавзолея своей погибшей возлюбленной Диляры-Бикеч; в «фонтанный дворик» дворца (Хансарая) перенесен к приезду Екатерины II (1787).

10 июля 1929

Великий ветер [49]

Дули ветры всех румбов и линий: Ветер западный, чайки смелей, Волчий — с севера, с юга дельфиний И верблюжий — с восточных степей; Было шумно в обветренном стане — Между морем и горной дугой, В откроенной долине свиданий, Вдохновенный царил непокой; И рвались через редкие звенья Ураганы в курганной гряде, И летело мое вдохновенье По соленой и желтой воде. Пусть жара обернулась москитом И рассыпала злые рои, Пусть ложатся зверьем перебитым Бездыханные ветры мои, — Но взревут возмущенные недра, Поколеблют зловещий покой И начало Великого ветра Возвестят оживленной строкой.

49

Великий ветер. Бумеранг. С. 60–61. Автограф — 42.47.