Молодая Екатерина
Шрифт:
Уже после восшествия ученика на престол Штелин записал: «Благоволит итальянцам и особенно музыкантам: своего бывшего учителя на скрипке, Пиери, назначает капельмейстером и отказывает прежнему (Шварцу из Вены). Сам играет при дворе первую скрипку под управлением Пиери и желает, чтобы все знатные дилетанты, которые некогда играли в его концерте, участвовали и в придворных концертах… Имеет запас отличных скрипок, из которых иные стоят от 400 до 500 рублей. Хочет выписать из Падуи в Петербург старика Тистини, к школе которого он причисляет себя. Возвращает из Болонии капельмейстера Гайя» [239] .
239
Там же. С. 37.
Петр коллекционировал музыкальные инструменты: «Едва он слышал что-либо о хорошей скрипке, как тотчас желал ее заполучить, независимо от цены. В результате он стал обладателем ценного собрания скрипок кремонских, амати, штайнеровских и других знаменитых мастеров» [240] .
Эти сведения Штелина сдержанно подтверждаются другими источниками. «Сколько известно мне, — писал Финкенштейн, — единственная разумная забава, коей он (Петр Федорович. — О.Е.) предается, — музыка». И тут же: «каждый день по нескольку часов играет с куклами и марионетками» [241] . Порой трудно понять, о какой игре — музыкальной или с кукольной — идет речь в мемуарах Екатерины. В инструкции для обер-гофмаршала великого князя юноше запрещались и занятия музыкой. Надлежало «всемерно препятствовать… игранию на инструментах». Трудно понять, какой логикой руководствовались при этом Елизавета и Бестужев. Но Петр действительно учился «пилить на скрипке» тайком, а потому неудивительно, что он не знал нот. Удивительно другое — получив наконец свободу от надзора, он не удосужился познакомиться с ними.
240
Мыльников А. С. Указ. соч. С. 72–73.
241
Финкенштейн К. фон. Общий отчет от русском дворе. 1748 // Лиштенан Ф. Д. Россия входит в Европу. М., 2000. С. 295.
«В одной комнате»
В результате царевич упражнялся ночью, так же как и возился с игрушками. «Как только мы были в постели, Крузе запирала дверь, — писала Екатерина, — и тогда великий князь играл до часу или двух ночи; волей или неволей я должна была принимать участие в этом прекрасном развлечении так же, как и Крузе (заметим, камер-фрау оставалась на ночь в комнате молодых. — О.Е.). Часто я над этим смеялась, но еще чаще это меня изводило и беспокоило, так как вся кровать была покрыта и полна куклами и игрушками, иногда очень тяжелыми. Не знаю, проведала ли Чоглокова об этих ночных забавах, но однажды, около полуночи, она постучалась к нам в дверь спальной; ей не сразу открыли, потому что великий князь, Крузе и я спешили спрятать и снять с постели игрушки, чему помогло одеяло… Чоглокова стала нам ужасно выговаривать за то, что мы заставили ее ждать».
Поражают стесненные условия, в которых жила великокняжеская чета. Не только в смысле отсутствия личной свободы — гофмейстерина ночью врывается в спальню Петра и Екатерины, — но и в смысле отсутствия площади. Глядя на дворцы того времени, кажется, что в них очень просторно. Но из описаний жизни елизаветинского двора создается чувство крайней нехватки помещений. В те времена люди не так нуждались в личном пространстве, как сейчас, потребность уединения была развита куда меньше. Когда императрица переезжала в Царское Село, за ней следовали кавалеры и дамы. «Эти дамы помещались по четыре и больше в одной комнате, — писала Екатерина, — их горничные и все то, что они привезли с собой, находилось тут же. Эти дамы были большей частью в сильной ссоре между собою, что делало их житье не особенно приятным» [242] .
242
Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 487.
Екатерина и Петр были буквально сжаты на очень маленькой площади. Для прибывшей из Киля библиотеки не хватило места во дворце, и Петр приказал перевезти ее в Ораниенбаум. Нужны были всего четыре комнаты, но сам наследник со слугами теснился в двух. Когда ему захотелось иметь псарню, ее пришлось устроить в спальне жены. «Зимой великий князь выписал из деревни восемь или девять охотничьих собак и поместил их за деревянной перегородкой, которая отделяла альков моей спальной от огромной прихожей… Так как альков был только из досок, то запах псарни проникал к нам, и мы должны были оба спать в этой вони. Когда я жаловалась на это, он мне говорил, что нет возможности сделать иначе, так как псарня была большим секретом».
Неудивительно, что молодая женщина схватила в таких условиях лихорадку с сыпью. Поскольку зимой 1748 г., о которой речь, при дворе на Масленицу не было развлечений, то великий князь устраивал маскарады в комнате выздоравливавшей жены: «Он заставлял рядиться своих и моих слуг и моих женщин и заставлял их плясать в моей спальной; он сам играл на скрипке и тоже подплясывал. Это продолжалось до поздней ночи; …под предлогом головной боли или усталости я ложилась на канапе, но всегда ряженая, и до смерти скучала от нелепости этих маскарадов» [243] .
243
Там же. С. 298–300.
Возможно, Петр со своими скрипками, собаками и куклами свел бы с ума ангела. Но возможно также и то, что Екатерина проще отнеслась бы ко многим поступкам мужа, не происходи они буквально у нее на голове. Ей нерадостно было от его веселья, хотелось спать, когда у Петра ноги шли в пляс. В тех же комнатах, где и двоим казалось тесно, неотлучно находились чужие, неприятные молодым лица. На глазах у недоброжелательных наблюдателей великой княгине постоянно было стыдно за ребячества супруга. Недаром Понятовский заметил: «Ей приходилось либо страдать, либо краснеть за него» [244] . И все это публично.
244
Понятовский С. А. Указ. соч. С. 110.
«Я, право, больше не могу»
Крузе запиралась в спальне с молодыми, конечно, для помощи в иных играх, чем марионетки и солдатики. Возможно, Петра и Екатерину стоило оставить наедине. Не устраивать из их интимной жизни театра для кумушек. Но Елизавете Петровне нужен был наследник, наследник, наследник… Сменявшие друг друга камер-фрау, гофмейстерины и другие комнатные женщины втолковывали нерадивым супругам, как его сделать. Все, что происходило в великокняжеских покоях, немедленно становилось известным при дворе и перемалывалось сотней языков. Простыни супружеской четы оказались выставлены на всеобщее обозрение, а их затянувшаяся чистота ставилась молодым людям в вину.
Что могло подорвать реноме цесаревича больше? Должно быть, нравственно Петр страдал, потому что близкий к нему Штелин не простил Екатерине ночных фиаско своего слабого, болезненного и абсолютно не готового к семейной жизни питомца. Вероятно, отношения между профессором и великой княгиней с самого начала не сложились. Есть основания полагать, что Яков Яковлевич знал ее отзыв о себе, потому что дополнение мемуаров он написал под псевдонимом «статского советника Мизере». У этого имени, как тонко отметил А. Б. Каменский, «говорящий» корень: «miser» по-латински — «ничтожный, низкий, подлый». А вот чин статского советника носил сам Штелин. Мнимый Мизере не только продемонстрировал прекрасное знакомство с делами Академии наук и Академии художеств, но и проговорился, что занимал пост библиотекаря Петра III [245] .
245
Каменский А. Б. Указ. соч. С. 311–312.
Перед читателем «Дневника статского советника Мизере» явная мистификация — текст создан человеком, укрывшимся под маской «жалкого шута». Таким видела профессора Екатерина, и теперь смешной человечек рассказывал свою правду о жизни ученика. Более того, он рассказал о корнях семейной драмы Петра. Причем сделал это очень искусно.
В мемуарах есть отрывок о болезни великого князя, который на первый взгляд трудно локализовать во времени. Однажды Штелин заметил у ученика необыкновенную расслабленность. Расспросив его, он узнал, что Петр «не имеет сна и почти аппетита и чувствует часто наклонность к обмороку». Пульс был неровен. Брюмер приписал состояние великого князя «притворству и нежеланию учиться». Но Штелин освободил принца от уроков и занялся с ним рассматриванием эстампов. Капли, прописанные голштинским медиком Струве, не помогли, и через несколько дней Петр «совершенно ослабел и почти без чувств упал у стола» на руки профессору со словами: «Я, право, больше не могу».