Молодая Екатерина
Шрифт:
В схватке за корону никогда не существовало триединства Петр, Екатерина, Павел — семьи, где один за всех и все за одного. Напротив, с самого начала наметилось два альянса: Петр и Екатерина, Екатерина и Павел. Великая княгиня фигурировала в обоих. Как бы ни решился спор, обойти ее было невозможно — она стала слишком популярной фигурой и в конечном счете вытеснила возможных партнеров.
«Глава очень большой партии»
Лучший способ углубиться в честолюбивые мысли — томик нескучного автора, повествующего о героях древности или основах политической философии. Наша героиня не читала, а ела книги. И понятное дело, они порождали у нее соответствующие размышления. «Чего мне было всего более жалко, так это моих книг, — писала Екатерина после пожара во дворце в 1753 г. — Я кончала тогда четвертый дом „Словаря“ Бейля; я употребила на это чтение два года; каждые шесть месяцев я одолевала один том, по этому можно представить себе, в каком одиночестве я проводила мою жизнь» [439] . Французский философ скептического направления Пьер Бейль, публиковавший свой «Исторический и критический словарь» девять лет, с 1697 по 1708 г., оказал заметное влияние на умы просвещенных европейских читателей. На его произведениях учились вольнодумству будущие кумиры великой княгини Монтескье и Вольтер.
439
Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 367.
Для сравнения: Елизавета Петровна лишилась в том же пожаре «четырех тысяч пар платьев», сгорели и «другие ценные вещи, между прочим таз, осыпанный разными каменьями». Кто что оплакивал.
После родов, страдая «ипохондрией», царевна не выходила из покоев, «зарылась больше, чем когда-либо, в свою постель» и отгородилась от враждебного мира частоколом толстенных фолиантов. «Я читала тогда „Историю Германии“ и „Всеобщую историю“ Вольтера. Затем я прочла в эту зиму столько русских книг, сколько могла достать, между прочим два огромных тома Борониуса в русском переводе; потом я напала на „Дух законов“ Монтескье, после чего прочла „Анналы“ Тацита, сделавшие необыкновенный переворот в моей голове, чему, может быть, немало способствовало печальное расположение моего духа в это время. Я стала видеть многие вещи в черном цвете и искать в предметах, представлявшихся моему взору, причин глубоких и более основанных на интересах» [440] .
440
Там же. С. 385.
Последнее признание исключительно важно. Римский историк I в. Тацит, не щадя красок, бичевал тиранию. Но не менее значимой темой его труда было раскрытие политического механизма Римской империи — борьба различных сил за власть, столкновение их интересов, бессовестная игра судьбами целых народов ради частных выгод. Тогдашнее умонастроение Екатерины как нельзя более подходило для подобного чтения. Она опрокидывала античные нравы на современность и начинала доискиваться в поступках окружающих скрытых причин.
Если раньше великая княгиня признавалась: «Я никогда не бывала без книги и никогда без горя, но всегда без развлечений» [441] , то теперь ее настроение изменилось, ей надоела роль жертвы. То ли притеснители перегнули палку, то ли поддержка канцлера укрепила самооценку великой княгини. «Так как в моем одиночестве я много и много размышляла, то я решила дать понять тем, которые мне причинили столько различных огорчений, что от меня зависело, чтобы меня не оскорбляли безнаказанно, и что дурными поступками не приобретешь ни моей привязанности, ни моего одобрения. Вследствие этого я не пренебрегала никаким случаем, когда могла бы выразить Шуваловым, насколько они расположили меня в свою пользу… Я держалась очень прямо, высоко несла голову скорее как глава очень большой партии, нежели как человек униженный и угнетенный» [442] .
441
Записки императрицы Екатерины Второй. СПб., 1907. С. 108.
442
Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 386.
Что вызвало подобную перемену поведения великой княгини? Конечно, не одно чтение Тацита и размышления на досуге. Сразу после рождения ребенка Екатерине казалось, что весь мир отвернулся от нее. Она ощущала себя заброшенной, ненужной. У нее отняли дитя, услали подальше любимого человека, всячески третировали.
«Она была в отчаянии, когда судьба привела в Россию кавалера Уильямса, — писал Рюльер, — английского посланника, человека пылкого воображения и пленительного красноречия, который осмелился ей сказать, что кротость есть достоинство жертв, ничтожные хитрости и скрытый гнев не стоят ни ее звания, ни ее дарований; поелику большая часть людей слабы, то решительные из них одерживают первенство; разорвав узы принуждения, объявив свободно людей, достойных своей благосклонности, и показав, что она приемлет за личное оскорбление все, что против них предпримут, она будет жить по своей воле» [443] .
443
Рюльер К. К. История и анекдоты революции в России в 1762 г. // Екатерина II и ее окружение. М., 1996. С. 54.
Вряд ли британский дипломат был первым, кто сообщил Екатерине эти истины. Однако мимо текстуальных параллелей в книге Рюльера и в «Записках» Екатерины проходить не стоит. Француз передавал отголоски реально состоявшегося разговора. Новый английский посланник сэр Чарльз Хэнбери Уильямс (Генбюри Вильямс) прибыл в Россию весной 1755 г. Екатерина сразу выделила его из круга иностранных министров. На празднике в Ораниенбауме по случаю именин великого князя «у нас с ним был разговор столь же приятный, сколь и веселый» [444] , — вспоминала она о новом знакомом. Тогда ли кавалер поделился с великой княгиней своим кредо или чуть позднее, в сущности, не так уж важно. Он работал с Бестужевым над субсидной конвенцией и быстро вошел в круг доверенных лиц царевны, поддерживая ее стремление играть самостоятельную роль.
444
Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 392.
Вскоре Екатерина поняла, что в новом положении — матери наследника — она имела куда больший государственный вес, чем раньше. Перед ней начинали заискивать в надежде на будущее. Ее расположения добивались. Угождая императрице, чье здоровье день ото дня становилось хуже, придворные в то же время не забывали сделать лишний реверанс в сторону великой княгини — восходящей звезды. «Ее и любят, и уже опасаются, — писал 11 апреля 1756 г. Уильямс. — Даже все те, кому весьма благоволит императрица, втайне ищут случая подольститься к Ее Императорскому Высочеству» [445] .
445
Тургенев А. И. Российский двор в XVIII веке. СПб., 2005. С. 161.
Многоопытный канцлер Бестужев нашел в лице Екатерины талантливую ученицу. Их альянс был выстраданным, они шли к нему много лет, тесня и выживая друг друга с политической арены. Теперь, объединившись, эти люди готовились свернуть горы. Их общими врагами стали Шуваловы. Именно против них великая княгиня ополчилась в первую очередь, создав за счет общей неприязни к клану фаворита нечто вроде своей партии.
«Я выказывала им глубокое презрение, я заставляла других замечать их злость, глупости, я высмеивала их всюду, где могла, всегда имела для них наготове какую-нибудь язвительную колкость, которая затем облетала город… Так как было немало людей, которые их ненавидели, то у меня не было недостатка в поддержке. Графов Разумовских, которых я всегда любила, я больше, чем когда-либо, ласкала… Шуваловы сначала не знали, на какой ноге плясать» [446] .
446
Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 386.
Когда-то именно так действовала мать Екатерины против вице-канцлера Бестужева. Любопытно, что дочь до мелочей повторила опыт принцессы Иоганны, прежде столь осуждавшийся ею. Легче всего оказалось собрать сторонников против общего врага. Поскольку семейству молодого фаворита завидовали, а два его кузена успели обидеть многих, то неприязнь к Шуваловым послужила благодатной почвой для агитации. Великая княгиня в данном случае возглавила общественное мнение. Вокруг нее, как некогда вокруг острой на язык княгини Цербстской, стали собираться недовольные.
Это не была по-настоящему влиятельная и сплоченная группировка. Скорее летучий отряд, сильный всеобщим одобрением. Наша героиня фактически создала группу поддержки из воздуха. Обрушиваясь на могущественных врагов, она тем самым набивала себе цену. Реально за ее спиной стоял только Бестужев, так же как настоящим союзником принцессы Иоганны был один Шетарди. Но прусские «матадоры» изрядно попортили кровь Алексею Петровичу, ибо их действия одобрялись большинством. Тогда как обладавший весомой властью канцлер оказался чуть ли не в изоляции.