Молодинская битва. Риск

Ананьев Геннадий Андреевич

Михаил Воротынский, послушав перепалку, поддержал большинство:

— На рассвете отслужит молебен настоятель походной церкви и — с Богом.

Едва посветлел на востоке небосклон, стрельцы поспешили к походной церкви, следом подошли и все воеводы во главе с князем Михаилом Воротынским. Даже Фаренсбах не погнушался православного молебна, пришел сам и привел с собой выделенных на берег арбалетчиков. Служба короткая, благословляющая на подвиг; молитвы ратников тоже короткие, хотя и горячие: «Спаси, Господи, и помилуй!»

Только стрельцы

разместились по своим местам, так вот он — передовой ногайский тумен. Идет крупной рысью, чтобы, преодолев реку не снижая скорости, пустить коней намётом. Увидев же на берегу гуляй, натягивают первые ряды поводья. Что дальше делать, скажет либо темник, либо сам Теребердей-мурза.

Точно. Теребердей-мурза с двумя темниками выехал вперед, и начался совет. А стрельцы в это время возбужденно обменивались мнениями:

— Два тумена всего? Семечки!

— Ишь ты, семечки. Перелузгай двадцать тысяч. Язык опухнет.

— Язык — ничего. Животы бы не скрутило.

— Не каркай, — одернули несколько человек предрекателя. — Бог даст, животов не лишимся, а вон тех, ворогов, погладим знатно.

Заминка у ногайцев окончилась. Сейчас пойдут, набирая скорость, широким фронтом. Ловко станет сечь. Но что это? Выезжает вперед полусотня. Со щитами и пиками. За ней, тоже со щитами, чуток пошире ряд. Еще один ряд, еще… Что? Клин? Щитами железными прикрытый? Дроб не осилит железные шиты. Это не деревянные, кожей обтянутые. Это — харалужные! Попрут встречь огня за милую душу.

И тут команда от десятника к десятнику:

— Подсекать коней. Кучу-малу устраивать.

Очень разумно. Свалив ощетиненный клин, стреляй тогда по остальным без помехи. Благодать!

Взвыли корнаи, выворачивая душу, заверещали сурнаи, и рванулось устрашающее:

— Ур-ра-а-агш!

Подпускай поближе к берегу. Не спеши. Сжимай в кулак нетерпение. Еще чуть-чуть. Еще. Пора. Удар набата и — залп.

Он ли удачен, триболы ли пособили, куча-мала образовалась славная. Ржание покалеченных коней заглушало грозный боевой клич татарских всадников.

Первый ряд самопальщиков — вниз, второй ряд на его место и — залп. Сразу же — вниз, уступая свои позиции третьему ряду. А первый уже запыжил в стволы дробь и — на смену третьему.

Каленые же болты летели беспрерывно, легко пробивая татарские латы из толстой воловьей кожи.

Кажется, целую вечность противостоят нажиму ногайцев отважные стрельцы, на которых уже посыпался ливень стрел. Появились первые раненые и даже убитые. Кому посильно из раненых, оставался на своем месте, тяжелых начали уносить в лес.

Не ясно пока, чем окончится это короткое, но очень жестокое противостояние горстки против лавы; вряд ли татары сыграют отход, хотя надежда на это есть. Увы, не намерены отступать. Они уже в реке. Забурлила Рожая, покраснела от крови. Вот уже первые из первых выскакивают на берег, их, конечно, секут болты, но на место выбывших новые заступают. Не пора ли в лес? Главный воевода не велел стоять до живота своего.

Глухой

удар набата. Самопальщики улепетывают первыми, прихватывая раненых.

Сделав еще по паре выстрелов, припустились в лес и самострелыцики. С потерями, верно, хотя и небольшими: ибо тем ногайцам, кому уже удалось выскочить на правый берег, китаи мешали не только погоне, но и меткой стрельбе из луков.

Переправа затормозилась. Передовые нукеры начали растаскивать китаи, добивать раненых коней и своих собратьев, кому не повезло. Когда же путь был расчищен, начали строиться для атаки. По пятьсот в ряд, медленно продвигаясь вперед, освобождая место для новых и новых рядов.

До жути много воронья, но и князь Воротынский, и все воеводы, и даже бывалые ратники радовались, ибо хорошо понимали, что не получится у татар дикого наскока, не успеют кони войти в раж, когда их никто уже не в состоянии остановить. Затрубили корнай, ударили бубны, конная лава быстро начала набирать скорость, и тут от опушек, справа и слева, принялись стрелять рушницы и самострелы — от многотысячного строя моментально отсеклись несколько сотен и стремительно понеслись на стрельцов. А те, вовсе не обращая внимания на скачущих к ним ногайцев, стреляли по главному строю. Но, заглушив полностью выстрелы рушниц, над полем взметнулось: «Урра-а-а-гш!». Конница, все более набиравшая скорость, уже казалась неодолимой.

Но как и рассчитывал князь Михаил Воротынский, перейти на такой галоп, когда шалеют и кони и всадники, несясь вперед без удержу, ногайцы не успели, оттого первый же залп орудий смешал их ряды.

Князь Воротынский ликовал: «Все! Отобьемся!»

Не рано ли радоваться?

Вышло, что не рано. Опытен воевода, знает, что к чему. Да, ногайцы все же дотянулись до стен гуляй-города, заполнив ров трупами всадников и коней, даже дошло до топоров, мечей, копий и шестоперов; на том, однако, штурм окончился. Не одолели русских ратников ногайцы, валились храбрецы, пытавшиеся взобраться на дощатую стену, в ров с размозженными головами — все выше и выше трупы у стен гуляй-города, по ним уже лезут наступающие, им уже легче дотягиваться до верха стен, но их пыл иссякает, уже не подбадривают они себя истошным «Урр-аа-а-агш!», лезут молча. Только страх расправы за трусость заставляет повиноваться приказу Теребердея-мурзы.

Теребердей, также весьма опытный военачальник, понял состояние своих нукеров и лихорадочно искал выхода. Бросить бы резерв, но его нет. Опрометчиво поступил он, не оставив резерва. Только личная охрана под рукой. Не мог Теребердей, не теряя чести, отступить: Девлет-Гирей не простит второго поражения.

Велик Аллах и Мухаммед его пророк!

Теребердей-мурза выхватил саблю.

— Ар-ра-а-агш!

Полутысяча глоток подхватила боевой клич.

Какая вроде бы сила, если всего пятьсот всадников вплелось в многотысячье, но вдохновленность в сече, особенно при штурме, — великий фактор. Если не решающий.