Молодинская битва. Риск
Шрифт:
— И это — лишнее, — возразил Двужил. — Засеки, они, когда засеки? Если у сторож под глазом. А когда поход, то какая от них задержка? Ну, угодят в ямы другой да третий десяток, а толку-то? Слезы. Разметать-засеку тумену — раз плюнуть. Так что, князь, мое слово такое: не гони на лихо людишек, пусть до срока все так остается, как есть. Не одну сотню лет жили, а уж лето передюжим. Тебе сейчас лучше ополчать полки новые. Старых-то, знающих окскую службу, нет. Пищали полковые оплавились. Рушниц сколько погибло в пожаре. Вот и проси царя, чтоб Пушкарский приказ повелел всем мастеровым на Окские полки работать.
— Государь указал уже, а я тем временем послал Фрола в Алатырь.
— Что Фрол? Ему бы балаболить да пятки лизать. Селезня шли, Коему, меня да Логинова. По всем пушкарским дворам. Про самострелы тоже забывать не стоит. Они ой как в сече ладные… И еще… Чуть не опростоволосился: станицы вдвое в Степь шли. Они углядят татар, как те появятся.
Вот весь совет. Вроде бы пятерик [222] с плеч. И в самом деле, зачем зряшный риск, зачем пустопорожняя сутолока. Если же кто упрекнуть вздумает за нерешительность в укреплении порубежья, тому всегда можно будет растолковать, почем пуд лиха.
222
Пятерик — старинная русская мера счета (веса, объема и т. д.), содержащая в себе 5 каких-либо единиц.
Впервые за многие недели ехал князь Воротынский домой засветло и со спокойной душой. Восстановленный из пепла дворец ему очень нравился. Нет, что ни говори, а Фрол — молодец. Почти ни у кого из князей и бояр, чьи дворцы сгорели, не были закончены даже плотницкие работы, уже не говоря о столярных, а у него и у князя Владимира не только терема красовались ладной рубкой и красной резьбой, но и гридни, все службы, конюшни со скотным двором завершены полностью. Иные князья еще во временном жилье ютятся, а у него — все лучше прежнего.
Довольна и княгиня. Не нахвалится, как все до мелочи продумал Фрол: ничего лишнего, но и нужды ни в чем нет. Истинно княжеский дворец. Как всегда, княгиня встретила мужа на резном крыльце поклоном низким, дочь повисла на шее, а сын, хотя и был рад несказанно такому раннему приезду отца, но не позволил выплескиваться этой радости по-детски. Тем более что он сегодня собирался напомнить о его обещании подарить меч настоящий, лук со стрелами, кольчугу с чешуей и шлем с бармицей. Особенно мечталось княжичу Ивану иметь бармицу на шлеме. Он уже примерял отцовский боевой шлем, и ему очень понравилось, как золоченые кружева холодили шею и мягкой тяжестью лежали на плечах.
Снисходительно разрешив отцу потрепать его по русым кудрям, княжич Иван спросил, не откладывая в долгий ящик:
— Меч и доспехи, отец, не готовы ли?
— Нет, сын мой. Саадак [223] со стрелами готов. Сам видел. Лук, сказали, завтра сработают. Меч с кольчугой и шелом обещали на этой неделе завершить. Так что — потерпи. Моим мечом пока забавляйся…
— Тяжел он мне, отец. Пробовал. Не подниму.
— Жаль, детские мои доспехи куда-то запропастились. Ну да ладно, будет и у тебя все, как у воеводы, огнем золотым гореть.
223
Саадак — полный набор вооружения с луком и стрелами; лук с налучием и колчан со стрелами; чехол для лука и стрел.
Подхватив сына, посадил его на плечо, на второе поднял дочь и пошагал блаженно-умиротворенный в горницу. А княгиня в это чудное время не сдержала вздоха грустного.
— Иль что стряслось мне неведомое? — спросил Михаил Воротынский жену. — Поведай. Не носи в себе.
— Побанься, баня готова, поужинаем, тогда уж расскажу тебе о моих тревогах. Может, пустяшные они, только сердце — вещун.
То, чего еще не знал князь, занятый порубежьем, княгиня уже знала: выбранная царем Иваном Васильевичем невеста, Марфа Собакина, [224] дочь купца новгородского, вдруг занедужила, и пошел слух, будто доктор царев Бомалей углядел отравление. Княгини и боярыни со страхом ждали очередного царского гнева и гадали, на кого он падет. Жена Воротынского, как и все жены, опасалась за своего любимого. Вот и собиралась она посоветовать ему, чтобы нашел он предлог покинуть Москву на какое-то время. Перед сном хотела это сделать, когда они останутся вдвоем.
224
Собакина Марфа Васильевна (1552–1571) — 3-я жена Ивана IV, дочь новгородского купца В. С. Собакина. Выбрана 40-летним царем из 1,5 тысяч девиц по совету ее родственника Малюты Скуратова. Умерла через две недели после свадьбы, было объявлено, что царицу извели ядом злые люди.
Вышло совсем не так, как княгиня рассчитала. Еще супруг ее парился в бане, отменно построенной стараниями Фрола Фролова, а во дворец пожаловал князь Владимир со страшным известием: самовластец начал очередную расправу над теми, кто якобы отравил Марфу Собакину, а заодно над теми, кто пособничал изменникам, понуждавшим ДевлетТирея штурмовать Серпухов, чтобы убить или пленить самовластца всей России. Уже отравлены зельем, приготовленным царским лекарем Бомалеем, любимец царев Григорий Грязной, князь Иван Гвоздев-Ростовский. Царь самолично подносил им кубки с отравленным вином.
Уволокли опричники на Казенный двор шурина Ивана Васильевича князя Михаилу Темрюковича [225] (завтра утром его посадят на кол), воеводу Замятию Сабурова, следом — боярина Льва Салтыкова и, неутихомирившись еще, рыскают по Кремлю и Москве, хватая все новые и новые жертвы.
Князь Михаил Воротынский, которому поспешил рассказать обо всем этом брат прямо в бане, не очень-то удивился услышанному. Ухмыльнулся:
— Разве непонятно было, что грядет это. Ждал самовластец лишь повода.
225
Черкасский Михаил Темрюкович (до крещения Султанкул) — князь, боярин и воевода, известный опричник, то знатнейший воевода, то гнуснейший палач (Н. Карамзин). Прибыл в Россию в 1558 г.
— А мне казалось — одумался. Как после того пожара.
— И я, признаться, долго на это надеялся. Увы, вразумил его Бог лишь на малое время.
— Кроме Бога есть еще и злостники, трон окружившие.
— Так и есть, прости нам, Господи, кощунство наше, но отвернул ты лицо свое от царя нашего, от России.
— Не ровен час и к нам псиные морды пожалуют.
— Все в руках Господа. Одно тебе скажу: поезжай теперь же домой. Вместе нельзя нам. В сговоре еще обвинят.
— Хорошо, брат. Будь здоров. Да сохранит нас Господь!
— Княгине рассказал все?
— Да.
— Ясно. Поезжай с Богом.
Наскоро ополоснувшись, но не забыв поставить ведро воды и веник на полке для Банника да приговорить: «Тебе, Банник, на помывку, а мне на здоровье», Михаил Иванович поспешил к жене, чтобы успокоить ее, но она уже успела взять себя в руки, и ужин семейный прошел без уныния. Зачем детям знать раньше времени о горе-печали. Да и челяди, прислуживающей за столом, вовсе не стоит видеть истинное настроение своих хозяев. Когда же князь и княгиня удалились в опочивальню, отвели они душу в долгой беседе, успокаивая друг друга, определяя, как вести себя будут в самых сложных положениях. Княгиня настаивала на одном: