Молодость Мазепы
Шрифт:
— Отчего это ты сегодня такая гарная, Саня, словно засватанная?
От этого вопроса Саня вспыхнула вся, как пунцовый мак, и прилежно наклонилась к работе.
В этот день все как-то особенно спорилось и удавалось ей; веселые песенки так и навертывались на язык, а день все-таки тянулся долго!
Наконец, когда солнце начало снова клониться к западу, гетманша приказала ей позвать Горголю, который уже с утра дожидался, а самой пойти присмотреть за работницами в саду. Саня с большой охотой бросилась выполнять поручение. Перед выходом она не забыла заглянуть в зеркало, отряхнуть на себе новый жупан и оправить
Сбежавши со ступеней крыльца, она затянула громкую веселую песню и, отославши Горголю к гетманше, направилась в сад. Голос Сани звучал как-то особенно громко и задорно; злые люди, конечно, могли бы подумать, что это делалось не без умысла, но, по всей вероятности, помогали этому тихий, прозрачный воздух и ясный вечер. Зайдя одним работницам, к другим, Саня повернула на одну из дорожек и вдруг увидала невдалеке от себя Кочубея, стоящего под высоким деревом. Хотя она и ожидала, и желала увидеть его, но эта встреча все-таки и удивила, и страшно обрадовала ее.
— Добрый вечер, пане подписку, — приветствовала она его веселой улыбкой.
— Доброго здоровья, панно! — поклонился ей Кочубей.
— А что пан подписок делает здесь? — произнесла она лукаво.
Кочубей смутился.
— Гм… — замялся он, — груш хотел потрусить.
Саня бросила быстрый взгляд на дерево и вдруг разразилась звонким, заразительным хохотом.
— Что такое случилось? Что так смешит панну? — произнес он, краснея и растерянно поводя во все стороны глазами.
— Груши! — воскликнула, задыхаясь от хохота, девушка. Груши! ха… ха… ха… На осокоре груши!
Кочубей оглянулся, действительно он стоял под высоким осокорем. Он окончательно смутился, а смех Сани раздавался все громче и громче.
— Гм… — произнес он, наконец, запинаясь за каждым словом, — что за чертовщина, а я думал…
— Ха-ха-ха! — перебила его со звонким смехом девушка. — Хороший хозяин будет из пана подписка: не умеет разобрать, где осокорь, а где груша. Вот груша!
С этими словами она подбежала к ближнему дереву и, охвативши одну из его веток своими крепкими руками, сильно потрясла ее. Послышался частый шум падающих груш; Саня быстро набрала их полный передник и, подойдя к Кочубею, произнесла с веселой улыбкой, подавая ему одну из лучших:
— Кушай, пане, на здоровье.
Кочубею ничего не оставалось, как взять ее из рук девушки, при этом он заметил, что руки у нее белые и пухлые, и на румяной щеке хорошенькая черная родинка.
А Саня продолжала между тем с лукавой улыбкой:
— Подставь же, пане, полу, возьми и остальные, чтоб не скучно было одному.
— Разве панна собирается покинуть меня?
— Мне надо идти по хозяйству.
— Куда ж так скоро?
— Как скоро, вон уже и солнце скоро спрячется. Надо готовиться к вечере. Прощай, пане!
— Прощай, ясная панна! — поклонился Кочубей.
Саня сделал уже несколько шагов, когда за ней раздался голос Кочубея.
— Постой, панна, — окликнул он ее.
— А что? — Саня остановилась и повернулась к нему в полоборота.
— Выйдешь завтра на замковую стену?
— Будет время, так может и выйду, — ответила девушка и поспешно скрылась в зелени деревьев. С минуту Кочубей стоял молча на месте.
— А ведь из нее вышла бы хозяйка
Но, несмотря на недовольство Кочубея, судьба как на зло устраивала так, что каждый вечер он встречался неизменно с бойкой выхованкой гетмана.
Между тем прошла еще неделя, а от Мазепы все еще не было никаких известий, прошла другая, но и за это время никто не узнал о нем решительно ничего.
Гетман начинал уже тревожиться — каждый день поджидал он от него гонца; но день проходил за днем, а ни гонца, ни самого Мазепы, ни даже какого-нибудь известия о нем не было до сих пор.
Между тем, близился уже срок прибытия орды, а вместе с ним близился и конец мирной жизни в Чигирине.
Однажды, попрощавшись уже с Кочубеем, Саня отошла на несколько шагов, затем остановилась и произнесла несмело, оборачиваясь к нему в пол-оборота:
— Пане подписку?
— Что, ясная панно?
— А война будет?
— Будет.
— Скоро?
— А вот как только прибудет орда.
— И все пойдут на войну?
— Все.
— И ты, пане?
— И я… А что? Саня покраснела и опустила голову.
— Ничего… так, — ответила она смущенно и торопливо прибавила, — прощай, пане, мне пора.
На этот раз, после ухода девушки Кочубей не рассердился на себя, а только крякнул многозначительно, молодцевато подкрутил свой ус и, сдвинувши на затылок шапку, задумчиво пошел из гетманского сада.
Так прошла еще неделя, и наконец Дорошенко должен был убедиться в том, что Мазепа погиб. Кроме тревоги за участь, своего ротмистра, эта неизвестность могла иметь еще и ужасные, роковые последствия. Со дня на день должна была прибыть орда, войска гетмана были уже совсем готовы к выступлению, с прибытием орды он должен будет броситься немедленно на правый берег, — а если ответ от Бруховецкого был удовлетворителен, если он подавал хоть какую-нибудь надежду, если Мазепа, погиб где-нибудь по дороге, — какую ужасную ошибку сделает он, бросившись с войсками на правый берег! Он сорвет все дело, обещавшее такие богатые плоды, он прольет братскую кровь, и кто знает, доведут ли эти потоки родной крови до желаемого конца? А между тем, когда прибудет орда, уже нельзя будет ждать ни одного мгновенья.
Богун, который был также посвящен в затеянное Дорошенком и Мазепой дело, беспокоился не меньше гетмана о судьбе Мазепы и о последствиях, могущих возникнуть из этого неопределенного положения. Молодой шляхтич, спасенный от такой ужасной смерти Сычом, привлек к себе сразу симпатию его одинокого сердца; после же встречи с ним в Субботове симпатия эта укрепилась еще больше в сердце Богуна.
— Жаль, Петре, казака, жаль! — заговорил он, когда Дорошенко поверил ему свои опасения. — Голова разумная, сердце горячее, мог бы быть дорогим сыном неньке, а если он уже не едет и «звисткы» никакой не шлет, так значит случилось несчастье. Надо спасать его.