Молодость с нами

Кочетов Всеволод Анисимович

врачи всегда так, полную правду ни в том, ни в другом случае не говорят.

— Как же, Оленька, не говорят! Ты помнишь, мы были у Макаровых, и что тогда Федор Иванович

говорил о врачах? Режут правду-матку в глаза, у них принцип: не скрывать от больного тех испытаний, какие

ему предстоят.

— Думаю, что Федор Иванович пошутил.

От больницы они шли грязными улицами. Светило яркое солнце, но вчерашний дождь сделал свое дело:

всюду стояли непроходимые лужи, и

грязь была такая вязкая, скользкая, что все время приходилось

балансировать, чтобы не упасть, и следить за тем, как бы не оторвались каблуки или подошвы туфель.

— Почему это у вас так? — спросила Оля, которая считала Новгород родным городом Вари, хотя Варя

родилась вовсе и не в самом Новгороде, а в Холынье.

— Видишь, все кругом строится. Грузовики размесили.

И в самом деле, куда ни взгляни, всюду возводились корпуса кирпичных зданий, во всех направлениях,

утопая в лужах и проминая глубоченные колеи в зыбкой почве, ползли грузовики и самосвалы с кирпичами,

камнем, цементом в кузовах.

По мостику через крепостной, заросший деревьями ров они прошли в Кремль. Внутри Кремля было

чисто, тихо, уютно, всюду цвели шиповники. Тут высился древний Софийский собор, на кресте которого сидел

серый металлический голубь.

Напротив собора стоял известный Оле по фотографиям знаменитый памятник Тысячелетия России. Оля

и Варя обошли его со всех сторон, долго рассматривали бронзовые фигуры различных исторических деятелей,

окружившие шар Российской державы. Потом через другие ворота в Кремлевской стене вышли на крутой обрыв

над Волховом. Немцы взорвали мост, который когда-то вел на ту сторону Волхова. Остался этот обрыв —

высокий береговой устой. Вправо и влево, куда ни посмотри, в утренней дымке открывались с него широкие

дали. Варя показывала вправо:

— Видишь, там колокольня, купола? Это Юрьев монастырь. На другой стороне Волхова, против

монастыря, — Рюриково городище. А за монастырем и городищем — озеро Ильмень. — Указывая рукой влево,

она сказала: — А там, видишь, еще колокольня, купола, белая стена вокруг? Это Антониев монастырь.

Оля начинала понимать, почему так говорят: седая старина; все эти монастыри, колокольни, стены,

куполы были подобны убеленным сединами старцам. Тихая дымка, в которой стояли они окрест, это не был

утренний туман, не были испарения Ильменя или Волхова, разных мелких речек, болот и канав, окружавших

Новгород. Это была пелена времени, одежда веков. Впервые Оля материально ощутила то, чему она посвятила

шесть лет пребывания в институте, — древнюю Русь. Началось со зрительных ощущений, а вот перешло и в

сердце, защемило в нем, хлынуло

холодком по спине. Светлые волоски на открытых Олиных руках встали

торчком.

— Ты озябла? — спросила Варя, заметив это.

— Нет, почему-то волнуюсь.

Они долго стояли над обрывом. Оля разглядывала многочисленные церкви и церковки на Торговой

стороне, где, она знала, собиралось знаменитое Новгородское вече, смотрела в мутные струи Волхова, который,

говорили, не замерзал возле моста даже в самые жестокие морозы, — так много пролилось в него народной

крови. Она оглядывалась на звонницу, которая стояла за Кремлевской стеной. На этой звоннице когда-то висел

колокол, испугавший Ивана Грозного. Иван Васильевич въезжал в покоренный гордый город, многопудовый

колокол бухнул могучим голосом, конь под Грозным рванулся, царь чуть было не вылетел из седла, разгневался

и велел отрубить уши колоколу, за которые тот подвешивался к балкам: чтобы больше никогда не звонил. Так

этот колокол и прозвали — “Казненный”. Оля знала, что в новгородском Кремле есть, подобная московской,

только, конечно, не такая большая и богатая, Грановитая палата, что на Торговой стороне сохранились остатки

Ярославова дворища — дворца Ярослава Мудрого, что есть в Новгороде еще множество всяких иных

древностей. В Кремле, в Ярославовом дворище, на Славне, в Неревском конце еще до войны начаты

археологические раскопки. Все бы повидать, всюду побывать. Она сказала об этом Варе. Варя ответила:

— Хорошо, походим. Но я думаю, что сначала нам бы надо позавтракать. Мы сегодня еще ничего не ели.

А Павел Петрович мне сказал, чтобы я за тобой последила.

— Ну ясно, отец все еще считает меня маленькой! Это вообще очень смешно. Наши родители, это я по

всем своим знакомым знаю, любят хвастаться тем, что в четырнадцать лет они уже были самостоятельными и

уже работали и что в девятнадцать лет у них были дети, то есть мы. А когда дело касается нас, они нас считают

младенцами до двадцати пяти лет, трясутся над нами, ничего нам не доверяют. Получается нелепое положение.

— Да, я это тоже заметила, — сказала Варя. — На меня, правда, это не распространялось никогда. Мамы,

ты знаешь, не стало очень рано, и мне пришлось самой хозяйствовать в доме. Но многие, кого я знаю по

институту, действительно были, а некоторые находятся и посейчас в таком положении, о котором ты говоришь:

великовозрастные деточки. Ну, есть-то мы будем или нет?

Они пошли по направлению к гостинице.

Возле гостиницы стоял небольшой синий автомобильчик, помятый, поцарапанный, старенький; на