Молодость с нами

Кочетов Всеволод Анисимович

над берегом Лады громадой цехов и тесной толпой труб, длинных и тонких, как стволы орудий дальнего боя.

Знакомая дорога, с нее не собьешься, даже если тебе завяжут глаза. Сколько ботинок, опорок, сапог,

валенок, калош износил Макаров на этой дороге! Ему казалось, что другой дороги у него никогда уже и не

будет. Но вот третий месяц он не доходит до ее конца, до того места, где знакомая дорога упирается в заводские

ворота, в узкие калиточки проходной.

Макаров переждал,

пока пройдет колонна тяжелых, сотрясавших улицу автосамосвалов, еще подождал,

пока ветер разнесет дизельный запах, и пошел к зданию районного комитета партии. Он уже подымался по

каменным ступеням, когда на Ладе негромко, но отчетливо ударил взрыв. Возле берега встал в лучах солнца

фонтан пенной воды и разбитого зеленого льда…

— Мальчишки! Вот черти!

У себя в просторном кабинете Макаров снова произнес тем же восхищенным тоном: “Ну и черти!” Но

набрав номер телефона начальника отделения милиции, он сказал строго: “Что у вас там за пальба, товарищ

Петухов? Дело не в этом… Надо посмотреть, не покалечили бы друг друга… Палец… глаз… Вот, вот, товарищ

Петухов. Пожалуйста”.

Рабочий день секретаря районного комитета партии начался. Каждый из этих дней проходил для него по-

своему и очень трудно. Макаров все еще никак не мог привыкнуть к новому и неожиданному для него

положению. Правда, минуло уже почти три года с того дня, когда его впервые избрали секретарем партийного

комитета машиностроительного завода. Но, будучи во главе коммунистов завода, он душой и мыслями

продолжал оставаться инженером, вникая во все производственные и технические дела, даже участвуя в работе

группы технологов цеха, в которой начинал свою трудовую деятельность более двадцати лет назад. Этой зимой

все переменилось. Избрали первым секретарем райкома.

Проходят дни, недели, Макаров более или менее разобрался в райкомовских аппаратных делах, для него

наступала пора, которую он сам называет началом видения всего района в целом, со всеми теми учреждениями,

заводами и институтами, в специфику которых не вникнешь, думалось, никогда; он убедился в том, что и

знаний у него не так уж мало, как ему казалось, и вникать в специфику он умеет. Но было еще нечто иное в его

новом положении. Нежданно-негаданно он перестал быть просто Федором Ивановичем Макаровым, перестало

существовать мнение просто Федора Ивановича Макарова, не стало и слова просто Федора Ивановича

Макарова, и поступка, и действия, и решения. Сказал было о ком-то в случайном разговоре: “Ну, это известный

лодырь!” — как сразу же разнеслось: мы не можем пройти мимо мнения райкома, мы обязаны сделать выводы,

и так далее и тому подобное. Отозвался о другом: “Хороший работник”, — сразу же заговорили о выдвижении

того работника, о повышении его в должности. И по поводу первого случая пришлось объясняться, что его,

дескать, неправильно поняли, и по поводу второго. А еще и третий был случай и четвертый…

Федор Иванович Макаров мог говорить что угодно и делать что угодно, — это было его личным мнением

и его личным делом. Всякое слово и действие секретаря райкома Макарова рассматривалось и расценивалось

как слово и действие руководителя партийной организации, которая его на эти слово и действие уполномочила.

Вот к такой стороне своего нового положения Макаров никак привыкнуть еще не мог; нет-нет да и

собьется, нет-нет да и забудет о том, что он уже не просто Макаров. В партийном комитете завода этого не

было, отнюдь не каждое слово Федора Ивановича рассматривалось там как элемент руководящего указания.

Там можно было оставаться тоже просто инженером. В райкоме приходилось взвешивать каждое слово —

легких, поспешных, необдуманных слов новая должность Макарова не терпела.

Макаров начал день с того, что провел короткое совещание заведующих отделами. Заканчивая

совещание, он вдруг, как это все еще с ним случалось, забыл о своем должностном положении и весело

рассказал об утреннем событии на реке. Радостно-изумленный тон, каким секретарь райкома говорил: “Вот

черти!” — удивил заведующего отделом пропаганды и агитации товарища Иванова. “Хулиганье, — сказал

товарищ Иванов. — Школа кивает на родителей, родители — на школу. Так и получается”. Макаров с

виноватым видом погладил затылок ладонью и отпустил заведующих.

Потом пришел председатель исполкома райсовета, принес показать перспективный план застройки

огромного пустыря, который обезображивал самый центр района. Потом набежало множество текущих дел, о

которых люди, непосредственно в них не заинтересованные, и не знают даже — существуют ли на свете такие

дела.

Когда пробило три, Макаров распахнул дверь кабинета в приемную, чтобы посмотреть, много ли там

желающих повидаться с секретарем райкома партии и поговорить с ним о своих заботах, нуждах, горестях и

недоумениях. Таким приемам он придавал самое серьезное значение; здесь иной раз удавалось узнать о

явлениях, неведомых ни одному из инструкторов райкома.

На стуле возле двери, демонстрируя этим, что она заняла первое место в очереди и никому его не

уступит, сидела бабушка в плюшевом вытертом пальто и в толстом, как клетчатое одеяло, платке, повязанном за