Молодость с нами
Шрифт:
значит, кого он при виде Серафимы Антоновны весь вечер силился вспомнить, да так и не вспомнил. Ее,
Вареньку Стрельцову, Олину подругу, свою недавнюю помощницу. Такой же серый костюм с короткой юбкой,
такая же блузка брусничного цвета, такие же тонкие чулки и красивые туфли. Сходство в одежде было
настолько поразительным, что Павел Петрович только и смог сказать:
— Какие-то странности происходят вокруг меня. Ничего не понимаю. Может, и в самом деле выйти нам
погулять
— Нет уж, — грустно ответила Оля. — Поздно. Мы пошутили, идти никуда не надо. Пойдем лучше
покушай, папочка. Мы тебе ужин приготовили. Все вкусное-вкусное, как ты любишь. Пойдем.
3
Однажды утром Варя проснулась с ощущением страшной усталости во всем теле, будто бы накануне она
прошла сорок километров пешком, как, бывало, в ту пору, когда холынская школа устраивала туристские
походы вокруг озера Ильмень. Болела голова, болели ноги. Глаза не хотели раскрываться, а если и
раскрывались, то все в них струилось, плыло, теряло привычные формы.
Варя все же попыталась встать. Но лишь только она откинула одеяло и спустила ноги с кровати, ее тотчас
охватил озноб; пришлось вновь прятаться в постель, сворачиваться клубочком и, щелкая зубами, звать Олю,
чтобы та принесла ей шубу или пальто — накрыться поверх одеяла.
Вслед за Олей в комнату Вари пришел и Павел Петрович. Он положил прохладную ладонь на Варин лоб,
тыльной стороной руки потрогал ее щеки, сказал: “Жар, надо измерить температуру”. Когда Оля принесла ему
градусник, он стряхнул его, проверил, хорошо ли стряхнулось, и подал Варе: “Держите как следует, а то
измерите температуру рубашки”. Варя держала как следует. Оказалось, что у нее тридцать восемь и девять.
Павел Петрович позвонил на завод, сказал кому-то из своих знакомых, пусть, мол, передадут в
лабораторию, что Стрельцова сегодня не может прийти на работу. Оля позвонила в поликлинику и вызвала
врача. Павел Петрович сказал, что Оле придется пока посидеть дома, нельзя, чтобы Варя сама ходила отворять
врачу, неизвестно, чем она больна и какая понадобится ей помощь, может быть сразу же надо будет бежать в
аптеку.
Варя и Оля остались вдвоем. В комнате Вари от спущенных штор, которые Варя попросила не подымать,
потому что от яркого света больно глазам, стоял теплый сумрак. Выло очень тихо, только далеко, в кабинете
Павла Петровича, слышался отчетливый ход часов. Варе хотелось лежать и молчать, ей дремалось, грезилось.
На Олю сумрак этот действовал иначе, ее тянуло поговорить. Так бывает в купе вагона, когда погасят
свет. Собеседники не видят друг друга, перед ними мрак, они говорят во мраке, и тем откровеннее становятся
их слова, чем гуще мрак.
— Ты понимаешь, — говорила Оля, взобравшись с ногами в низкое мягкое кресло, — я давно хочу
сказать тебе об этом, меня это мучает. Он назвал меня блюстительницей: “Эх вы, блюстительница!”
— Кто, Оленька, кто тебя так назвал? — через силу спросила Варя, натягивая одеяло почти до глаз.
— Да, ты ведь ничего не знаешь! — спохватилась Оля. И она стала подробно рассказывать о том, что
произошло с ней на бюро райкома комсомола.
Варя не поняла всей сложности ее переживаний, она даже не увидела никаких причин для этих
переживаний.
— Ну и что же тут особенного? — спросила она.
— Как что особенного! — воскликнула Оля. — Ведь ты пойми… Ну, допустим, этот Журавлев нарушил
дисциплину, технику безопасности, еще что-нибудь такое. Допустим. Но, Варя, скажи, кто из наших с тобой
знакомых способен сделать то, что сделал он? У кого хватит смелости подержать руку хотя бы над зажженной
спичкой?
— Ты девчонка, — сказала Варя.
— Нет, я не девчонка. А просто я умею ценить мужество.
— Это не мужество, а мальчишество.
— Ты сухарь! — почти крикнула Оля. — Сухарь без чувств, без фантазии. Тебе бы учительницей
арифметики быть. Ты, значит, плохо разбираешься в людях. Я уверена, что именно такие, как Виктор Журавлев,
бросались на вражеские пулеметы, таранили чужие бомбардировщики, проникали во вражеские штабы. Они
были героями! А я… я чувствую себя глупо. Ну как так!.. Все люди сидят, понимают: взыскание давать тебе,
товарищ Журавлев, даем, дисциплина требует, но и не восхищаться твоей смелостью мы не можем. Сами бы
рады быть такими, да характера не хватает. И в это время вылезает какая-то дура и кричит, как идиотка:
“Безобразный поступок!” Что он думает теперь обо мне?
— Если он такой, как ты его расписываешь, то он о тебе уже и забыл.
Забыл? Подобная мысль не приходила Оле в голову. В самом деле, с чего бы ему помнить выкрик какой-
то уж слишком строгой девицы? Взял да и забыл и этот выкрик и эту девицу. Мало ли у него своих забот?
Оля думала уже не о своем нелепом выкрике и не о презрительных словах Журавлева, а о том, что
неужели он действительно ее успел забыть. До чего же это странно и неправильно.
— Как, ты говоришь, его фамилия? — спросила вдруг Варя.
— Журавлев. Виктор. Виктор Журавлев.
— Я его знаю. Он на третьем мартене у нас работает.
— Правда? — воскликнула Оля. — Ты с ним знакома?
— Ну как знакома? Просто знаю, что есть такой. И все.
Оля вышла из Вариной комнаты и отправилась в кабинет. Затворив плотно дверь кабинета, она позвонила