Молодость века

Равич Николай Александрович

Коллонтай в эмиграции — в Германии, Франции, Англии, Швейцарии, Бельгии, Италии, Швеции, Дании, Норвегии и США — работала в качестве агитатора и писателя. Разговаривать с нею для меня, молодого человека, являлось истинным наслаждением, ибо читать и учиться было некогда. Беседы и общение со старыми большевиками были учебой для моего поколения. Кроме блестящей эрудиции, меня восхищала в Коллонтай ярко выраженная смелость характера. Недаром она в Кровавое воскресенье 1905 года вместе с демонстрантами шла к Зимнему дворцу. Да и в 1919 году неоднократно выезжала на фронт, выступая перед бойцами.

Однажды, зайдя к ней в номер, я увидел плотного, красивого

моряка с бородой и усами. Это был Павел Ефимович Дыбенко. Он, так же как и Коллонтай, родился в украинской семье на Черниговщине. Его родители были так бедны, что ему с трудом удалось при содействии социал-демократки Давидович окончить трехклассное училище. Семнадцатилетним юношей он уехал в Ригу, работал там грузчиком, потом электротехником. В 1911 году Дыбенко был призван на военную службу матросом в Балтийский флот и в 1912 году вступил в партию большевиков. После Февральской революции он был избран председателем Центробалта, участвовал в июльской демонстрации, был за это арестован и просидел в тюрьме до сентября 1917 года. Дыбенко участвовал в октябрьском перевороте, командовал войсками под Гатчиной и Красным Селом, где арестовал Краснова. Он был избран первым народным комиссаром по морским делам и пробыл им до апреля 1918 года. Но ему не удалось защитить Нарву, которая была сдана немцам. За это Дыбенко был отдан под суд, который его оправдал. После пребывания в подполье на Украине он прибыл в нейтральную зону около города Рыльска. Там он был сначала военкомом полка, потом командиром батальона, а после взятия Харькова командовал группой войск екатеринославского направления, которая освободила Крым. Так он стал командующим Крымской армией.

Павел Ефимович Дыбенко являлся как бы олицетворением того типа моряков, которые сыграли такую большую роль и в октябрьские дни, и в решающих боях на всех фронтах гражданской войны. Это было естественно. В матросы брали квалифицированных рабочих, ибо морская служба связана с освоением техники. Вместе с тем туда отбирали наиболее выносливых, физически сильных людей. Революционные настроения моряков, так ярко выявившиеся в 1905 году, превратились за годы реакции в такой загнанный вглубь «горючий материал», который после февраля 1917 года служил до конца делу революции. Если на многочисленных фронтах в белых армиях были не только офицеры, но и солдаты, то «белых матросов» почти не существовало. Конечно, и у Врангеля, и у Деникина, и у Колчака были корабли, но их было очень мало, и обслуживались они офицерами, мичманами, гардемаринами и незначительным числом матросов, подготовленных зачастую даже из унтер-офицерского состава пехотных частей.

Я не знаю, кому из советских писателей можно приписать честь открытия того «братишки-матроса», с клешем, переваливающейся походкой и блатным жаргоном, который столь часто преподносится в качестве обязательного персонажа в историко-революционных пьесах, рассказах и романах.

Матросы, которых я встречал в период гражданской войны, за редким исключением, были людьми выдержанными, политически грамотными и беззаветно преданными Коммунистической партии. Надо, конечно, оговориться, что во многих случаях, особенно в анархистских и партизанских отрядах, попадались типы, «работавшие под матросов», то есть носившие матросскую форму и выдававшие себя за моряков. Но их разоблачали очень быстро.

Возвращаясь к Павлу Ефимовичу Дыбенко, нужно сказать, что он был человеком жизнерадостным, полным энергии и какой-то стихийной силы. Дыбенко очень хотелось учиться, и, несмотря на то, что его беспрерывно отрывали

на фронты, ему все-таки удалось окончить военную академию.

Коллонтай и Дыбенко были очень красивы. Коллонтай имела правильные черты лица, прекрасную фигуру, приятный голос и очень непосредственную, товарищескую манеру обращения с людьми. Дыбенко было тогда около тридцати лет. Он находился в расцвете сил.

Когда я вошел, они оживленно разговаривали, сидя около открытого окна. Я хотел уйти. Мне казалось, что я пришел не вовремя. Но Александра Михайловна меня задержала. Дыбенко рассказывал о крымских делах, о генерале Сулькевиче и кадетах, которые бежали.

— Все дело в том, — говорил он, — что тамошние татары — совсем не то, что волжские. Крымские татары — это проводники, владельцы дач, словом, люди, которые наживались на буржуазии, приезжавшей в Крым. Конечно, среди них есть и трудящиеся, но они или в лапах у богачей, или тоже обслуживают курортников. Среди них очень сильны буржуазные националистические тенденции и религиозные предрассудки. Во время немецкой оккупации турецкие агенты вели там бешеную антисоветскую агитацию.

— Ну, а с армией у вас как? — спросил я.

— Плохо. У меня много махновцев и григорьевцев. Эти привыкли к атаманщине. А нужно создать стойкие регулярные части. Приходится заменять, тасовать людей. Сейчас стараюсь укрепить полки рабочими и коммунистами. Но их не хватает. Всюду нужны люди — в советский и партийный аппарат, на производство, для того, чтобы сохранить винодельческие хозяйства и дворцовое имущество. А тут еще Семашко замучил: требует превратить Крым в народную здравницу. Лучшие здания — отдай ему, продовольствием — обеспечь, дворцы — охраняй… Я попробовал огрызнуться, да от Владимира Ильича влетело…

Александра Михайловна засмеялась:

— И правильно влетело. Крым принадлежит всем трудящимся…

Дыбенко почесал голову.

— Оно верно. Но только сначала отвоеваться надо. Я приказал начальнику санитарного управления ликвидировать в кратчайший срок вшивость, наладить санитарную обработку. А тут телеграмма: «Организовать физио-терапевтический институт» и «бальнеологическую клинику…» Да у меня же под боком Григорьев!..

— А почему вас Григорьев беспокоит?

Дыбенко повернулся ко мне.

— Неужели вы не понимаете, что нам придется рано или поздно с ним конфликтовать? Он и сейчас себя считает «атаманом Херсонщины и Таврии», а мечтает быть «атаманом всея Украины». Григорьев сидит в Александрии и нисколько не собирается вести свои части на Румынский фронт. Наши ему нарисовали чудесную картину: ежели прорвется он через Буковину в Венгрию и спасет венгерскую революцию, то станет героем в глазах мирового пролетариата. А что ему мировой пролетариат! Ему свои «дядьки» нужны, «дядькам» — хата, хороший участок земли, десяток коров и коней да гроши за пазухой…

Вдруг дверь открылась, и громкий голос произнес:

— Это у кого гроши за пазухой?

Борис Поляков, матрос и тогдашний начальник милиции Киева, приятель Дыбенко, был одним из самых красивых людей, какие мне встречались в жизни: высокий, широкоплечий, с открытым прекрасным, мужественным лицом. Когда он шел по улице, на него невольно оглядывались и женщины, и мужчины. Одевался он с той флотской элегантностью, которая была традицией кадровых моряков. Человек могучего телосложения и большой физической силы, Поляков по характеру своему был скромен, даже застенчив. Он не пил, не курил, жил в небольшой квартире, где жена его вела скромное хозяйство, покупая продукты на базаре.