Молодость века

Равич Николай Александрович

Увиделись мы не очень скоро — через восемь лет.

В купе мягкого вагона, куда места выдавались по броне, к моему удивлению, я увидел элегантного мужчину восточного типа, лет пятидесяти, с подстриженными усами.

Он задумчиво смотрел в окно, покуривая сигарету «Вестминстер». Поезд тронулся. Пассажир зевнул, вынул из кармана английскую газету «Пионер», издававшуюся в Индии, и стал читать.

Я тихо сказал сопровождавшему меня товарищу, чтобы он следил за чемоданами, и вышел к проводникам вагона.

В служебном купе сидели два проводника в истрепанной форменной одежде

и, посыпая куски серого хлеба солью, пили морковный чай из жестяных кружек.

— Кто посадил пассажира в мое купе?

Один из проводников повернул ко мне усталое, небритое лицо:

— По броне. Никаких других мест нет. В коридоре сидят…

В те времена в «спецвагонах» ездили или по воинским литерам или по билетам с посадочным талоном, подписанным комендантом вокзала, с указанием фамилии пассажира.

— Где броня?

В посадочном талоне было указано: «Г-нин Бедри-бей».

Это мне ничего не говорило. Основание, в силу которого господин Бедри-бей ехал в вагоне, вероятно, осталось у коменданта. Я вернулся в купе. Бедри-бей кончил читать газету, вынул английский кожаный поставец, в котором были столовый прибор, салфетка, разная снедь, бутылка виски и рюмки. Накрыв столик, он жестом пригласил меня и моего спутника присоединиться к нему:

— Кушать… кушать! — повторял он.

Мы отказались.

Тогда Бедри-бей заговорил по-немецки, потом по-французски.

Несмотря на внешнее радушие, он не внушал мне доверия. Я всматривался в его помятое лицо, мешки под глазами, оловянные глаза. Каждая профессия накладывает на человека свой отпечаток. Мне уже приходилось сталкиваться с людьми подобного типа.

Неожиданно я спросил его по-французски, кто он такой и куда едет.

Бедри-бей от удивления открыл рот.

— О, вы очень хорошо говорите по-французски…

— Относительно…

Выяснилось, что Бедри-бей возвращается в Кабул, к Джемаль-паше, в то время генерал-инспектору афганской армии. Немного погодя он сообщил, что при султане Вахидеддине был начальником полиции в Константинополе.

После поражения Турции в первой мировой войне младотурецкий режим рухнул, как подрубленное дерево. Теперь отдельные листья этого дерева носились по миру. «Великая тройка» — Талаат-паша, Джемаль-паша и Энвер-паша — бежали в разные стороны. Талаат — в Берлин, Джемаль уехал в Афганистан, а Энвер просил Советское правительство предоставить ему убежище. Отблагодарил же он его за это тем, что впоследствии поднял контрреволюционное восстание в Бухаре.

То, что рассказывал Бедри-бей, не представляло никакого интереса. Он был, как говорят на Востоке, «человеком, пользующимся чужим жилищем». Но зато он мог быть источником информации для других. Поэтому, как только освободились места в другом купе, мы перешли туда.

Впоследствии в Афганистане я слышал, что Бедри-бея однажды нашли в Кабуле мертвым. Кто-то убил его, заподозрив в нем английского шпиона.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

В

ТУРКЕСТАНЕ

ТАШКЕНТ

Ташкент нас поразил. До этого я никогда не был на Востоке. Теперь трудно себе представить, каким Ташкент был сорок лет назад.

Как только вы переходили по мостику из русской части в так называемый Старый город, перед вами открывался необычайный мир.

Узкие улицы скрывали за глинобитными стенами затейливые дома, окруженные садами, в которых звонко журчала арычная вода. Все женщины ходили в длинной одежде, с закрытыми чадрой лицами. Попадалось множество стариков в чалмах и самых затейливых халатах. С утра и до вечера гудела человеческая толпа на базаре Старого города и звенели цепями вьючные лошади.

После голодного Харькова и еще более голодной Москвы обилие всякой еды производило удивительное впечатление. На каждом шагу шипели шашлыки на жаровнях, везде пекли лепешки, из огромных котлов продавался плов. Пряные запахи восточных блюд неудержимо тянули прохожего в чайхану, где, сидя на корточках, пили чай и ели бухарцы, узбеки, туркмены, киргизы, таджики. Множество лавок торговало всем чем угодно. Вы могли увидеть головки сахару в синей бумаге, пачки чаю в фирменной упаковке — «Высоцкий и сыновья», морозовское полотно «шесть нулей», расписные чайники Кузнецова и кальян со всеми приспособлениями для курения. Пронзительно визжали трубы около большой мечети при входе в Старый город. Среди пестрой толпы выделялись приезжие из русских городов — худые, бледные, одетые в военную форму, ошеломленные этим изобилием фруктов, мяса, хлеба. Люди покупали, продавали, меняли, ругались, кричали и толкали друг друга.

После первой прогулки по этому базару я вернулся в гостиницу, раздумывая над тем, что мостик, разделявший две части города — новую, где все было национализировано, а торговля шла по карточкам, и старую, где можно было купить все что угодно, фактически соединял два разных мира. Между прочим, тогда были и два разных исполкома — Нового и Старого города.

Туркестан с только что присоединившимися к нему Бухарской Народной Республикой и бывшим Хивинским ханством глубоко вклинивался в Среднюю Азию и граничил с Афганистаном, Северо-Западным Китаем и Персией. На его территории жило много народностей, и сложной жизнью этого огромного края руководило несколько высших организаций.

Помимо ЦК КПТ, ТуркЦИКа, и ТуркСНК, были еще Турккомиссия ВЦИКа, Реввоенсовет Туркфронта и представительство Наркоминдела. Уполномоченным Наркоминдела в Средней Азии был Д. Ю. Гопнер.

Тогда все на Среднем и Ближнем Востоке находилось в движении. Образовался независимый Афганистан, в Персии старая династия доживала последние дни, рухнули Бухарский эмират и Хивинское ханство. Синцзян и Кашгар фактически управлялись самостоятельно, не завися от Центрального Китая. Туда бежали остатки белогвардейских армий Дутова и Бакича.