Момент истины (В августе сорок четвертого) Изд.1989
Шрифт:
– Вы уже взяли меня к себе на довольствие?… – усмехнулся помощник коменданта. – Потеха! Может, и в штаты свои уже зачислили? Спасибо, не хочу!
То, что на него был получен какой-то паек, естественно, меняло дело, однако, сказав «нет», он в силу своего характера уже не мог принять предложение Алехина.
Алехин выложил из вещмешка на плащ-палатку две буханки белого хлеба, несколько банок различных мясных консервов, кульки с печеньем и сахаром. Спустя минуту он и старшина с аппетитом ели. Андрей взял только печенье и опять
Помощник коменданта, отойдя в сторону и заложив руки за спину – это была его излюбленная поза, – расхаживал в тени берез, вдоль края лужайки.
– Товарищ капитан, – сказал ему Алехин, – неловко все-таки… неудобно получается. Не по-русски! Одни едят, а другие глядят.
– Почему же неудобно?… Ведь вы мне предложили… А если я, извините, не желаю!..
– Может, хотите пить? – Алехин поднял одну из фляжек. – Родниковая! Холодная и вкуса необыкновенного! Такой в городе не отведаете.
– Спасибо, – отказался помощник коменданта.
Поев, Алехин напился и с удовольствием вытянулся на плащ-палатке неподалеку от рации. Теперь, когда все, что от него зависело, было сделано и засада подготовлена, он почувствовал невероятную усталость, более того – опустошенность, будто из него вытряхнули или выжали все силы. И тотчас мысли о дочери, о доме, о целом без малого десятилетии его довоенной жизни и труда, перечеркнутом дикой нелепостью с вывозкой на помол уникальной пшеницы, тяжкие, мучительные мысли охватили его.
«Да, „лижет суставы и кусает сердце“… Все это ужасно, но ты сейчас ничего не можешь поделать. И не надо об этом думать! – уговаривал он себя. – Забудь обо всем! Тебе нужны силы, и ты должен уснуть!..»
За последние двое суток он спал всего несколько часов и теперь болезненно ощущал это. Но прежде чем уснуть…
– Товарищ капитан, – сказал он помощнику коменданта, – в ногах правды нет. Кто знает, сколько здесь еще придется пробыть… Прошу, – он указал на плащ-палатку, – устраивайтесь со мной… Или, если не хотите, садитесь… Андрей, позаботься о капитане. Застели пень газетой.
Он понимал состояние Блинова и, зная, что того обязательно надо чем-либо занять, предложил:
– Если не будешь отдыхать, пройди на свое место в засаде и обживи его, потренируйся. Только осторожно – траву не мни и не наследи!
Разъяснив затем старшине, при каких сообщениях его следует немедленно разбудить, он по методе Таманцева расслабил мышцы и усилием воли заставил себя отключиться. Это не без труда удалось, и он уже погружался в сон, но тут же судорожно приподнялся, услыхав внятный голос старшины:
– Товарищ капитан!.. Товарищ капитан!.. «Первый» передает: «Одна тысяча семьсот»… «Первый» повторяет для всех: «Одна тысяча семьсот»…
«Первым» по кодовому расписанию был штаб оперативной группы, и это сообщение означало, что войсковая операция начнется сегодня в семнадцать ноль-ноль. А какой-нибудь
Значит, генералу и Полякову не удалось добиться отсрочки операции на сутки. Кавказский человек, заместитель наркома, оказался прав. Москвичи почти всегда оказываются правы: они в курсе обстоятельств, неизвестных на местах… С каким темпераментом он кричал: «Не будет у вас завтрашнего дня, не будет!»
«Невесело… Не то слово – хуже не придумаешь!.. Но все, что от тебя зависело, ты сделал и можешь… ты должен уснуть!.. Расслабься и усни! – мысленно убеждал себя Алехин. – Тебе хочется спать, ты уже чувствуешь тяжесть в веках, забудь обо всем, расслабься и спи! Ты должен… ты обязан уснуть!..»
75. Помощник коменданта
С каждым часом у него все больше портилось настроение, и хотя он пытался относиться к происходящему спокойно, по-философски, ничего не получалось – скрытое раздражение постепенно нарастало. Он то ходил, то присаживался на пенек, накрытый газетой, и никак не мог удержаться: курил одну за другой папиросы (подаренный отцом еще в июле «Казбек»), которые так хотелось приберечь, оставить на вечер, хотя бы десяток – для представительности. Новенькие, прекрасные, каких у него еще никогда не было, сапоги намокли от травы и затяжелели, он с тоской представлял, как они задубеют, когда высохнут, и соображал, чем их намазать, чтобы этого избежать.
Старший из особистов, капитан Алехин, крепко спал, подложив под голову вещмешок с продуктами. В стороне от него на другой плащ-палатке под березками по-прежнему похрапывал некий старший лейтенант в грязной, с огромными заплатами гимнастерке. (Помощник коменданта не разглядывал его лицо и не подозревал, что это тот самый офицер, который, не поприветствовав его в городе и будучи остановлен, прикидывался дурачком.) Старшина сидел с наушниками у рации и от нечего делать читал какую-то порядком замусоленную книгу со схемами на вклейках – очевидно, по радиотехнике. И наконец, лейтенант-заика, перетянув, как и Алехин, кобуру на живот, молча и сосредоточенно вышагивал по лужайке.
Сколько так могло продолжаться?
Чем больше помощник коменданта размышлял над происходящим, тем более нелепым все это ему представлялось.
Из-за каких-то трех или четырех человек взбулгачили даже не сотни, а тысячи военнослужащих. Привыкший за войну к совсем иному соотношению сил, он никак не мог с этим примириться.
Ему вспомнились бои двухлетней давности – летом сорок второго, в районе Котельниково, под Сталинградом. Его рота – девятнадцать человек! – обороняла колодец. Обыкновенный колодец. Там, в степи, колодцы – редкость, и за источники воды шла ожесточенная, смертельная борьба.