Мон-Ревеш
Шрифт:
XX
В Пюи-Вердоне все занимались обычными делами. Слуги, вышедшие навстречу Тьерре, сказали, что он никого не застанет дома: хозяйка уехала, мадемуазель Каролина и господин Амедей тоже; господин Дютертр отправился присмотреть за полевыми работами; мадемуазель Натали никогда не встает раньше десяти, а мадемуазель Эвелина уехала кататься «засветло, с раннего утра, а может быть, еще и до света». Последние сведения слуги сообщили с таким простодушием, что Тьерре успокоился. Никто ничего не подозревал. Он отвел в сторону Форже, якобы для того, чтобы отдать ему какие-то приказания.
— Друг мой, — сказал он, — не можете ли вы объяснить, кто та женщина или переодетый юноша, которого вы сегодня ночью впустили в Мон-Ревеш?
— Разве вы, сударь, этого не знаете? — вскричал Форже, удивленный и даже испуганный.
— По правде сказать, нет. Откуда мне знать? Эта особа была в маске и хотела доставить себе удовольствие, напугав меня. Я погнался за ней, но она спряталась, убежала, и я не смог ее настичь.
— Откуда же вы знаете, сударь, что это я ее впустил? — недоверчиво спросил Форже.
— Потому что никто не мог этого сделать, кроме вас! Уж конечно, не Жерве и не Манетта, при их суеверии, позволили бы привидению войти в дом.
— Это правда, сударь. Я не должен был так поступать. Но меня обманули, я думал, что вы сами договорились с этим привидением и не сказали мне об этом только потому, что не вполне доверяете мне, ибо плохо меня знаете. Но я честный человек, сударь, и не выдаю чужих секретов.
— Я знаю, Форже. Значит, эта особа была…
— Раз уж вы не знаете, сударь, то я вам и не скажу, пока мне не прикажут. Прошу простить меня, если я сделал глупость. Я не думал, что вас хотят напугать. Мне говорили о даме, на которой вы, сударь, должны жениться, и что между вами ссора, которая закончится примирением, если я открою двери незаметно для Жерве и Манетты. Я думал, что поступаю хорошо. Денег за это я не взял и ни за что бы не принял. Я люблю семью, которой это касается, и вас также, сударь, хоть я для вас и новый человек; теперь-то я вижу, что меня провели и что это просто детская шалость. Только это опасная шалость, и если о ней узнают, разговоров будет много. К счастью, я не хочу никому причинять зло и никогда умышленно зла не делал, и больше никогда не открою дверей, если вы, сударь, сами мне не прикажете, потому как первый долг слуги — подчиняться своему господину.
— Но я ведь еще не ваш господин, мой дорогой Форже.
— Простите, сударь, господин граф сказал мне: я оставляю вас за собой, но временно вы будете служить господину Тьерре. Вот и все, что я знаю.
— Ну, что ж, Форже, — сказал Тьерре, тут же почувствовавший, как важно привязать к себе такого честного человека, — с этой минуты вы можете перейти ко мне на постоянную службу, если желаете.
— Я бы охотно согласился, сударь, но господин граф сказал, что оставляет меня за собой, и я дал ему слово по крайней мере на шесть месяцев.
— Господин де Сож возвращает вам слово; отныне вы находитесь на службе у меня, но будете служить господину де Сож, если он возвратится. Вы согласны, на тех же условиях?
— Да, сударь, я с большим удовольствием буду служить у вас.
— А вы скажете мне, как зовут сегодняшнее привидение, если я вам прикажу?
— Нет, сударь; простите меня, я могу только наперед обещать вам, что не буду иметь от вас секретов, не стану ничего слушать и не открою дверей без вашего приказания. Но предать ту особу из-за пустяковой глупости, которую она собиралась сделать… Нет, я не могу вам повиноваться.
— Однако вы признаетесь, что то была женщина? — спросил Тьерре, желая испытать Форже до конца.
— Я могу подозревать это, так же как и вы, сударь! — отвечал Форже, которому деликатность заменяла тонкость ума. — Привидение со мной не разговаривало; на нем была маска. О женщинах я знаю только то, что мне говорят. Очень может быть, что надо мной посмеялись. Итак, сударь, ни вы, ни я ничего не знаем, и это к лучшему.
Тьерре не родился аристократом, и никакие детские привычки не мешали ему последовать естественному движению души. Он протянул руку своему слуге: тот, не приученный к такой свободе обращения, заколебался, и, пожав одной рукой руку хозяина, протянутую в знак уважения, другой рукой снял шляпу. Тьерре молча удалился. Форже призадумался, следует ли ему принимать всерьез службу у нового господина; но, благодаря природной прямоте, бывшей в нем сильнее предрассудков воспитания, он заключил, что, по совести, все-таки может уважать его, и отправился чистить лошадь Тьерре, размышляя о неудовольствии, которое испытывал бы, если бы его дочь была так же взбалмошна, как Эвелина, его бывшая госпожа. По не лишенным справедливости понятиям Форже, скомпрометировать себя во имя страсти не было преступлением, но рисковать собой из шалости было очень плохо. Надо признаться, что не было на свете более доброго сердца и менее веселого нрава, чем сердце и нрав Форже.
Тьерре поднялся на холм в парке, откуда были видны все дорожки и тропинки, ведущие в замок; на одной из них должна была появиться Эвелина. Было уже девять часов, когда он ее увидел; задумчивая всадница шагом спускалась по крутому склону. Итак, беглая птичка возвратилась в родительское гнездо. Тьерре как бы случайно вернулся к ограде и подал руку Эвелине, помогая ей сойти с лошади.
Ей было очень приятно увидеть, что он, хоть и не спал ночь, уже на ногах и ожидает ее возвращения к родному очагу.
— Никто ничего не знает, — сказал он, как только Крез отошел от них, уводя лошадей. — Форже — надежнейший человек. Но, поверьте мне, надо всучить Крезу некоторую сумму, и пусть он отправляется искать себе место куда-нибудь подальше отсюда.
— Ах, боже мой! — с огорчением сказала Эвелина. — Вы только об этом и думаете! А я сейчас не хочу об этом беспокоиться. У меня совсем другое на уме.
— Что же, милая Эвелина?
— Снимите перчатку, прошу вас!
— Вот оно! — сказал Тьерре, показывая ей кольцо на своем пальце.
— А. так вы нашли его? — улыбнулась она. — Вот и хорошо, отдайте его мне!
— Возьмите платок, на нем ваш вензель! Но на кольце его нет, и вы не проявите никакой неосторожности, если оставите кольцо у меня.
— Никакой неосторожности! Вы видите опасность только во внешних событиях! Подумайте о том, какое обязательство вы на себя берете, оставляя у себя это кольцо! Ведь оно компрометирует меня перед вами, а разве вы не понимаете, что только ваше мнение меня и заботит?
— В таком случае будьте спокойны, прекрасная Эвелина! Я знаю, что беру на себя обязательство заслужить любовь; я знаю, что это задача трудная…
— Трудная? — возразила Эвелина, устремив на него взгляд. — Помните ли вы маленькое четверостишие, которое всегда казалось мне выше всех александрийских стихов на свете? [39]
— Как сделать, чтоб нас Без всяких прикрас Любили красотки и ждали? — Любите! — красотки сказали.39
Александрийский стих — французский двенадцатисложный стих с цезурой после шестой стопы и с обязательным ударением на двенадцатом слоге, с парной или перекрестной рифмовкой.