Мона
Шрифт:
Эрик взглянул на книгу. «Laughter beneath the forest. Poems from old and recent manuscripts». [89] Авром Суцкевер. [90] На черно-белой иллюстрации были изображены гнущиеся от сильного ветра деревья. Женщина кивнула на книгу:
— Забирайте ее. На память. Память важна, и ничто не хранит ее так, как книги. Все равно это всего лишь перевод, который сюда не вписывается. Даже не знаю, как она сюда попала. Вероятно, какой-нибудь студент забыл. Вы окажете мне услугу, если заберете ее.
89
«Смех
90
Еврейский поэт и редактор, один из крупнейших поэтов, пишущих на идише.
Женщина вернулась на свое место за столом. Эрик вдохнул побольше воздуха.
— Спасибо. Но я должен настоять на том, что еще хочу получить помощь в выходе. В Интернет.
Не глядя на посетителя, дама указала в сторону, на полуоткрытую дверь между полками. Сначала Эрик не увидел дверь в тусклом свете. Он осторожно пересек комнату. За дверью было еще больше книг, сложенных в стопки, наваленных в кучи или запиханных на полки от пола до потолка. Под маленьким квадратным окошком стоял узкий стол с простым кухонным, покрытым зеленой краской, стулом. На столе обнаружился старый компьютер. Черно-белая фотография неизвестного мужчины висела на стене прямо над компьютером. Эрик поставил сумку на пол, желтую книгу положил рядом с клавиатурой и осторожно сел на шаткий стул. Компьютер включился со зловещим гулом. Спустя, как показалось Эрику, вечность экран ожил, и на нем высветился логотип «Виндоус». Ранняя версия. Это означало, что операционную систему много лет не обновляли.
Эрик открыл сумку и достал тонкие салфетки с данными для входа в систему разработки «Моны». Там было записано новое имя пользователя, которое он вписал туда в номере гостиницы. С растущим волнением Эрик напечатал адрес. Компьютер долго обрабатывал информацию, прежде чем успешно завершил поиск. Вот Эрик снова оказался с глазу на глаз с вирусом «Мона». Он сел поудобнее и запросил чат. Затаив дыхание, Эрик словно загипнотизированный смотрел на экран. Экран почернел, и на нем появился белый текст. Эрик вернулся. Но остался ли там Сала ад-Дин? Будет ли он доверять ему после срыва атак? Разоблачил ли он ложь? Эрик прокрутил сотни сообщений. Страницу за страницей с символами и текстами, которые он не мог прочитать.
Тут он заметил, что его диалог с Сала ад-Дином исчез. Должно быть, Сала ад-Дин удалил его. Но почему? Он хотел оставить их контакт в секрете? Он никому в команде не рассказал о нем? Эрик долго сидел неподвижно и размышлял над тем, что же могло произойти. «Моссад» тоже заходил в чат и читал записи. Это они удалили переписку? Могли ли они в принципе это сделать? Нет, было бы глупо. Только сам Сала ад-Дин мог удалить записи. Эрик написал короткое сообщение.
САЛА АД-ДИН, ЕСЛИ ВЫ ЗАИНТЕРЕСОВАНЫ, МОИ ЗНАНИЯ ВСЕ ЕЩЕ В ВАШЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ.
Теперь оставалось только ждать. Шанс получить ответ минимален. В прошлый раз Сала ад-Дин ответил спустя много часов. Было ли ошибкой оставлять новую запись, после того как старые были стерты? Какой у него есть выбор? Сообщение парило в арабском тексте, словно белый плот в черном море. Эрик отклонился назад на спинку скрипучего стула, и его взгляд упал на желтую книгу. «Laughter beneath the forest». Авром Суцкевер. Сёдерквист открыл страницу.
The sun returns to my dark countenance and belief grasps my arm strong and firm. If a worm does not surrender when cut in two, are you then less than a worm? [91]91
Солнце
и вера крепко и сильно сжимает мою руку.
Если червь не сдается, даже будучи разрезанным на две части,
значит, ты слабее червя? (англ.)
Эрик попытался уловить суть последнего предложения стихотворения. Значит, ты слабее червя?
— Когда Авром Суцкевер, будучи пленным, копал траншею, его лопата случайно разрезала червя. Аврома поразило, как живой организм в результате насилия превратился в два. Вместо того чтобы умереть, он стал живым вдвойне.
Пожилая дама стояла в дверях. В руке она держала две большие чашки чая. Сёдерквист улыбнулся.
— Почему он попал в плен?
Женщина внимательно изучила его, прежде чем ответить, как будто проверяла, искренне ли этот человек заинтересован.
— Судьба позаботилась о том, чтобы Авром Суцкевер, который первоначально был очень жизнерадостным, стал певцом горя. Но еще — надежды и свободы. В Вильнюсском гетто он познал страдания, а в Понаре — смерть.
— Что произошло в Понаре?
— То же, что и во всех других местах. Одну из крупнейших и самых живых иудейских культур уничтожили за два года. Вильнюс был Иерусалимом Балтики, если не всей Европы. Многие века он являлся одним из важнейших центров иудейской культуры. Там создавалась масса литературы на иврите и идише. Там родились сионизм и еврейское рабочее движение.
— И Авром Суцкевер был там? В Понаре?
— И да, и нет. Он был там сердцем, душой. Но физически — никогда. Но он был недалеко, в гетто в Вильне. Он встречал тысячи людей, которых забрали, и разговаривал с единицами, вернувшимися назад.
Женщина вошла в комнату. Эрик моментально встал и указал на стул.
— Пожалуйста, садитесь.
Дама кивнула и осторожно села. Затем протянула Эрику кружку с дымящимся травяным чаем.
— Боюсь, тело начинает меня подводить.
Эрик взял чашку и аккуратно, чтобы не обжечься, глотнул чаю.
— Но вы работаете?
— Да, знаете, я должна. Это все, что у меня есть. И я обещала.
— Обещали? Кому?
— Самой себе. И ему.
Женщина кивнула на фотографию над компьютером. Эрик внимательно посмотрел на снимок. Серьезный мужчина с тонкими усами и грустным взглядом. Эрик сел на стопку книг сбоку от компьютерного стола, чашку он осторожно поставил у клавиатуры.
— Аврому Суцкеверу? Так вы знали его?
— Вильнюсское гетто было ужасным местом. Но еще оно было отважным, продуктивным и живым. Культура в плену не умерла, она просто приняла другие формы. Особую роль при угнетении приобрела поэзия. Чтения Аврома Суцкевера всегда собирали аншлаг. Я не пропустила ни одного выступления.
— Сколько лет вам было?
— Четырнадцать. Я влюбилась мгновенно. В его тексты, в его мысли, в его голос.
— Первая любовь?
— Трудно сказать. Мы жили в черно-белом мире, и тут появился яркий всплеск. Как будто Бог послал нам его как утешение, как доказательство того, что он нас не оставил. Для меня Суцкевер стал символом всего живого. Всего прекрасного.
Книги готовы были упасть под весом Эрика, и ему пришлось поменять положение. Он мельком взглянул на экран. Новых сообщений не было.