Монархическая государственность
Шрифт:
Идея наследственности вытекает из социального строя сама собой. Социальный строй, как все органические явления представляет некоторый преемственный процесс, в котором элементы каждой категории происходят из предшествовавших и ими порождаются. Идея наследственности является как обобщение социального факта преемственности. Поэтому и монархическое начало получает естественно наследственный характер, приобретает династичность. Со стороны граждан именно такой порядок перехода власти сознается, как законный по самой природе явлений, почему развивается - легитимность, которая делает почти невозможной борьбу за верховную власть, ибо переворот, даже удачный, не дает узурпатору народного признания, и сулит ему только гибель, Вследствие этого честолюбие обращается на борьбу за власть управительную, за места министров, то есть переходит в такую область,
Римская идея императора, как единоличной исполнительной власти, утвердилась в Византии самым прочным образом, и этой идее Византия никогда не изменила за 1000 лет своей жизни, никогда не переходя ни к республике, ни к демократии, ни к аристократии. Единственный случай такого рода представила затея императора Ставрасия в 811 году [Лебо, том ХII, стр. 453]. Вступив на престол смертельно раненый, Ставрасий хотел оставить престол жене, а в случае невозможности этого имел проект совсем уничтожить монархию, и заменить ее демократией. Но из этого ничего не вышло. С редким единодушием сенат и церковная власть провозгласили императором Михаила Рангабе, и умирающий Ставрасий, во избежание репрессалий, поспешил принять постриг.
Вообще горький опыт последних времен республики Рима навеки оставил в Византии глубокое недоверие к управлению толпы. Эту толпу, чернь, как силу правящую, Византия глубоко презирала. О массе народа и "толпе", византиец мог говорить только с презрением.
"Негодные люди, - рассказывает Вриенний, - согнали Михаила Дуку с престола. Весь же народ без размышления последовал их желанию, ибо между людьми зло обыкновенно бывает сильнее, чем добро". "Толпа любит потешаться такими переворотами" ["Исторические Записки Никифора Вриенния - 976-1087 г.", С.-Петербург, 1858 г. Предисловие].
Хониат с презрительным негодованием говорит о населении столицы, что "обычный вождь народа - вино". "Если бы эти люди, - говорит он по поводу одних беспорядков, - предварительно нагрузились вином и уже тогда ухватились за свои шилья и ножи, то никакие сирены не могли бы возвратить их к миру" [Никита Хониат, "История", том II, стр. 51].
Император Андроник Палеолог (старший), говоря об исторических пасквилянтах и порицая их, замечает, что "они имеют в виду слух черни, которая находит более удовольствия в порицании других чем в похвале", хотя бы порицание было соткано изо лжи, а похвала - сама истина [Никифор Григора, "Римская история", глава I]...
Вообще глубокий пессимизм в отношении этой "толпы", какого бы то ни было состава, был основной чертой Византийца. Посему Византия верила только единоличной власти. Но с другой стороны роковым образом Византия никак не сумела создать условий для прочного превращения единоличной власти в верховную.
Презирая "толпу", в Византии не сознавали необходимости и не видели возможности организовать эту толпу в "народ", связанный иерархией социальных авторитетов, которые способны вводить разум в нестройную толпу. Как везде на свете, в областях византийских вырабатывались и аристократические и демократические элементы. Но объединить их в стройный социальный порядок не умела власть, проникнутая идеей, что в ней одной сосредоточены все власти народные. Она не могла помыслить допустить какую-нибудь власть тем или иным слоям народа, а без власти - они, конечно, и не могли организовываться.
Чернь презиралась Византией, а аристократия возбуждала страх чиновничества. Политика внутренняя вечно направлялась то к подрыву аристократии, путем покровительства массе народа, то к обузданию массы, посредством льгот аристократии.
А между тем и в Византии мы, если видим некоторые проявления династичности и легитимности, то именно в тех уголках и слоях, где кое-как успевала прорасти социальная связь народа и Царя. Различные династии имели наибольшую поддержку в тех провинциях, откуда они происходили и особенно где держалась еще сколько-нибудь аристократия. Такой крепкий социальный строй с сильной аристократией во главе был в Македонии, которая и выдвинула одну из самых прочных династий - Македонскую. Во времена Юстина и Юстиниана, славянские области империи давали огромную поддержку этой династии славянского рода. Исаврия была также крепкой опорой для своих императоров. Никейская область (Вифиния) поддерживала низвергнутых Ласкарисов открытым бунтом, даже тогда, когда это было уже безнадежно. Та же Никея раньше поддерживала Ангелов против Ласкарисов, еще не имевших значения спасителей национальной самобытности. Вообще в местностях более крепких социально идея династичности и легитимности зарождалась, но это мало ценилось императорами и нисколько ими не культивировалось. Славянские области, столь близкие империи при Юстиниане (он был славянин) были допущены впоследствии до того, что стали злейшими врагами ее. Вернейшую византийскую область - Никею, виноватую только преданностью законным царям, Палеолог разорил истинно грабительскими мерами, с очевидным намерением подорвать "опасную" провинцию.
Империя не понимала нации. Она знала только чиновное государство. А между тем самые "пьяницы" Константинополя, которых столь презирали чиновники, одни еще несколько тянулись к династичности. Над ними одними имело некоторое влияние слово "порфирородный". "Не хотим иметь Склирены, - кричали "бунтующие" толпы во времена Константина Мономаха, - не допустим погибнуть наших матушек, порфирородных Зою и Феодору". Этим чувством толпы только и держалась столь долго Зоя, лично ничем не заслужившая любви народа. Но, к своему несчастью, эту массу народа, которая могла бы быть могучей опорой династии - политика Византии держала в преднамеренной дезорганизации и бессилии.
Аристократические семьи и роды, хотя также подрываемые постоянно, но естественно выраставшие, как пробивается свежий дерн на вытравливаемом поле тоже несли с собой идею династичноста. В первую половину жизни Византии происхождение не имело для императора почти никакого значения. Лев I был простой трибун. Зенон - исаврянин незнатного рода. Анастасий - чиновник не из важных. Юстин и Юстиниан произошли прямо из "мужиков" славян. Феодосии был сборщиком податей. Но с течением времени аристократические семьи, кое-как укрепившиеся службой, производят некоторую перемену в понятиях. Для Македонской династии сочли уже нужным сочинить пышную генеалогию, хотя в действительности Василий Македонянин был просто слугой знатного вельможи. Через 200 лет после того знаменитый вождь Катакалон, которому заговорщики предложили корону, уже отвечал, что это неудобно по незнатности его.
"Знатность рода без талантов недостойна трона, - сказал он, - но при талантах она необходима. Чтобы повелевать знатными, нужно быть знатным. Личная доблесть недостаточно импонирует народу. Чтобы держать народ в почтительности, нужно чтобы он видел за своим повелителем длинный ряд предков [Lebeau, "Histonre du Bas-Empire", том XVI, стр. 408].
Поэтому Катакалон вместо себя выдвинул кандидатуру Исаака Комнина.
Это была точка зрения, выработанная Византией лишь после многих веков, ибо с этой идеей боролись сильнейшие основы ее политического строя. Да и то мы видим, что это очень далеко до династичноста, а дает лишь кое-какие ростки ее. Эти ростки выразились в том, что за последние столетия жизни в Византии царствовали представители лишь немногих знатных фамилий, низвергавших одна другую: все это были сменяющиеся Комнины, Дуки, Ангелы, Ласкарисы, Палеологи, которые сверх того находились все в родстве, так что, до известной степени, каждый царь оказывался в родстве с какими-нибудь ранее царствовавшими особами.
В этих более прочных слоях даже при переворотах замечается стремление создавать хоть фикцию легитимности. Так Вренний усердно доказывает законность переворота, произведенного Алексеем Комнином: "Он достиг царской власти путем права, так как был родственником дома Комнинов и был в родственной связи с Дуками... Его дядя (Исаак Комнин) добровольно передал свое наследие Константину Дуке, а Никифору Вотаниату (которого низверг Алексей Комнин) никто не передавал престола". Посему, дескать, Комнин лишь осуществил свое наследственное право... Сверх того, он женился на Ирине Дуке, и еще присоединил к престолу малолетнего потомка Дук. Что касается Дук, то они, дескать, происходят от самого Константина Великого... Все это, конечно, извороты, но они показывают, что в родовитом слое являлась потребность и сознание династичности и легитимности. Так же и Акрополиг убеждает своих читателей, что Михаил Палеолог, в сущности, имел более прав на престол нежели свергнутый им и ослепленный малолетний Ласкарис.