Монастырские утехи
Шрифт:
сравнению с моральными пытками, какие переживает этот несчастный, пробираясь
через ту жестокую Сахару, имя которой — «мёртвый сезон».
Сквозь такую вот пустыню шёл и я несколько лет тому назад знойным летом в
покинутом всеми Бухаресте. Не знаю, как это случилось, что я остался один, не
получив ни единого приглашения, не договорившись ни с кем. Я маялся — пресные
дни, бессонные ночи, карманы, полные веронала,— и не находил себе места.
Генерал Б., который
охотничью тоску, бродя по лесам вокруг столицы или обследуя арендованные места
охоты у Обилештов,— этот генерал уехал за границу. Место для стрельбы среди
платановых аллей и зелёных холмов уже не существовало. Здание спортивной
ассоциации с залами и тиром было на ремонте. Будка, в которой помещался тир с
девизом «Меткий глаз, рука тверда — ими родина горда», куда мы частенько хаживали
после обеда—извлечь из-за ширмы маленькую невесту, разбить трубку во рту у старика
или запустить мельницу,— а потом в сумерки заглядывали в «Повозку с пивом», что
находится сзади,—эта будка исчезла с пустыря на углу бывшей префектуры Ильфов, и
мы не могли больше напасть на её след. Майская ярмарка была закрыта.
В отчаянии я бросился к лесу Бэняса, на опушке которого стояла старая машина для
метания в воздух дисков и глиняных голубей. Когда-то я скрежетал зубами, наблюдая
за состязаниями любителей стрелять дублетом по злосчастным дискам,— диски
печально охали, подброшенные над навесом двумя пружинными руками, которыми
незаметно управлял льстивый слуга. Я не мог выносить этого удовольствия больше
часа. И то ради друзей. Мне чудилось, что все черепки, разбитые там, под небесами,
обрушиваются мне на голову, и я бежал, проклиная эту комедию под названием
«павильон»... Теперь бы я, кажется, простоял там целый день. Но механизм испортился,
и павильон был похож на заброшенную мельницу. Клубы были закрыты на каникулы.
В карты не играли нигде. Все девочки, разведённые жены и вдовы отправились искать
счастья в горах или на море. Я пропадал от тоски, от сплина.
Я только что испытал, как говорят французы, avant go^ut [19] самоубийства, свесившись
над балюстрадой одного из мостов через пересохшую Дымбовицу, когда кто-то потряс
меня за плечо.
— Что ты здесь делаешь? Неужели не чувствуешь, какая снизу идёт вонь?
Это был мой друг Шарль, потомок одного старинного французского рода, давно
19
Предвкушение (франц.).
осевшего
шагов, за пределы вонючего пространства.
Я оторопело на него смотрел.
— Скажи, как ты поживаешь?
Я равнодушно пожал плечами.
Приятель участливо взглянул мне в глаза и понял.
— Ты свободен?
— Да.
— Поехали со мной.— Он посмотрел на часы,— Сейчас половина двенадцатого. —
Без одной минуты час уходит поезд. Бери чемодан с самыми необходимыми вещами, да
не забудь зубную пасту, и приходи на вокзал. Без четверти час я буду на перроне у скорого
на Плоешти. Билеты куплю я.
И как во сне я очутился в тот же день пополудни на маленьком вокзале, после того как
поезд, гудя, пролетел мост через Яломицу. Там нас ждала бричка. Под приглушённый
стук копыт по тихим просёлочным дорогам, где пыль лежит в три вершка, мы
миновали несколько белых сел, погребённых в молчании, пересекли Яломицу в
обратном направлении и ступили в прохладную ванну лесов.
Друг мой, человек молчаливый, за всё время не проронил ни слова; он давал мне
возможность самому помаленьку прийти в себя. Да и я не спрашивал, куда мы едем и
что будем делать. Я просто отдался на волю волн.
После восхитительного путешествия по дороге, устланной бархатной тенью деревьев,
мы к вечеру подъехали к лужайке, что виднелась в конце аллеи, где окружённое
колючей проволокой находилось жилище моего друга.
Нас встретил мрачный слуга по имени Симион. Друг тут же оставил меня и направился
влево, где был встречен разноголосым писком, кудахтаньем и хлопаньем крыльев.
Вскоре он, однако, вернулся ко мне — я всё ещё стоял посреди двора, ошалевший от
тряски и опьянённый свежим воздухом,— и подтолкнул меня к землянке; я спустился
на три ступени вниз и утонул, как ладья, зачерпнувшая воду.
Он предложил мне потом холодное жаркое и бокал доброго вина, после чего дал в руки
зубную щетку и указал на жестяной таз и кружку с водой в углу помещения. Пока я
умывался, он разложил походную кровать, постелил простыню и одеяло и вышел из
землянки. Я лёг и проспал до утра.
Проснулся я от непонятной тревоги. Когда я высунул голову из землянки, то увидел
Шарля — он двигался по двору, осаждённый целым войском цыплят, только что
вылупившихся и побольше, кур, клушек, петушков и петухов, которые ходили за ним
стаей и пищали, чирикали, кудахтали, прыгали ему на голову, садились на плечи,
клевали его туфли, щипали за ноги, тянули за брюки, доставали до его рук.