Монастырские
Шрифт:
Мы все каждую ночь закрываем глаза, и сон объединяет нас, и мы становимся единым целым. Мы одинаково лежим, молчим, не видим вокруг тьмы, не слышим тишину, не чувствуем ночь. Нас так много, нас так много, нас – тьма, мы – сквозь все века – всюду мы. Вот снова мы растворились в том, что называется сон. И на всех стучит одно общее сердце. Но что за этим стоит, какие загадки, какие смыслы? И почему сон так похож на смерть? И что есть смерть, почему она есть, зачем она? А что есть рождение? Почему оно, зачем оно?
По вечерам, засыпая, я размышляла об этом, и мне становилось страшно от того, что там, до моего рождения, меня никто не знал, потому что я тогда не
Страшное, ужасное, холодное сковывало мою душу, я не хотела больше думать об этом, слёзы проступали на глазах, но я уже не знала этого, я спала. В одной со мной квартире спали родители, спал брат, спали няньки. Но мне уже не было дела до них. Мне снилась слава.
Однажды, в далёком детстве, папа привёл нас с Богданом на Красную площадь на поклонение красному богу по имени Ленин. Я со священным трепетом вошла в мрачное «святая святых», и увидела что-то страшное, что-то непостижимое в виде «вечно живого». Вот оно. Куколка гения. Призрак могущества. Вот он, вождь всех времён и поколений, вот он, предмет народного обожания. Как уютно он лежит в своей норке, и с какой жадностью люди льются к нему любопытными реками, обступают безумными хороводами. Они льнут к нему, своему идолу, приобщаются к его смертным токам, заражаются его мертвенной бесконечностью, упиваются его чёрной святостью, поклоняются его адскому бессмертию. И ему, главной персоне массовых игрищ, центральной забаве государственных маскарадов, в центре всенародных ураганов – быть там, внутри кокона смерти, совсем не страшно! Потому что с ним все эти люди, потому что он для них вечный, вечный! Вот она, слава! Слава убаюкивает и согревает, слава делает тебя сильным!!! Так шептались во мне чьи-то весёлые тени, обволакивали меня ядом. Я верила этим гусеницам, я слышала их завывание.
И тогда я решила – и слово это было горячо и наивно, страстно и бесповоротно – решила вот что: мне нужна слава! Вот достойная уважения цель жизни! Слава и только слава сможет спасти меня от этой страшной жизни, обещающей смерть по её завершении. Мне казалось, слава решит все проблемы, я буду счастливой… А дальше, говорила я себе, не важно… Я затыкала уши, надеясь таким способом не слышать внутри себя мыслей о смерти, и сердцем погружалась в мечты о славе.
Глава 3: Корни
Мои дедушки Революцию 1917 года встретили по-разному. Один, будучи зажиточным крестьянином, отнёсся к большевистским преобразованиям критически, другой, из бедняцкой семьи, – положительно. Один ушёл к белогвардейцам, другой воевал за красных. У обоих были красноречивые, говорящие о богатой религиозной истории дореволюционной Руси, фамилии. Дедушку по отцу звали
Сергей Поликарпович Монастырский критично относился к собственной фамилии и любил рассказывать легенду, что на самом деле он – потомок настоящего декабриста, знаменитого Улыбышева, одного из участников нижегородского декабристского общества «Зелёная лампа». А фамилия Монастырский откуда взялась, это и для него загадка. Тут дед делал большие глаза и крестился сложенными в дулю пальцами. Вокруг смеялись, а моя боголюбивая бабушка в гневе выходила из комнаты, подальше и от мужа, и от прочих нехристей, как она называла мужниных друзей, любителей посудачить за самоваром воскресным вечером. Скорее всего, говорил Сергей Поликарпович, кто-то из предков получил эту антисоветскую фамилию при выпуске из духовной семинарии.
Вспоминать же о церковных корнях своей родословной дед не любил. Хотя в узком семейном кругу не отрицал, что «есть у нас среди родни свой поп». «Но с фамилией Монастырских это не связано». Дед говорил, что попа зовут Антоний и доводится он Сергею Поликарповичу племянником. Отношений с ним Сергей Поликарпович не поддерживал и разговоров об этом человеке в семье не поднимал. Жил Сергей Поликарпович так, как приказывала партия. А партия, известное дело, не была расположена к общению с церковными элементами.
Впрочем, сведения о таинственном племяннике деда нет-нет, да и просачивались. Это обычно случалось в семейном кругу, за праздничным столом, когда всем было тепло, уютно, пили чай, вспоминали жизнь… Так постепенно и сложилось общее родственное понимание жизненной истории о «попе Антоние», а также о его духовном покровителе схиархиепископе Антоние и их личной дружбе с самим Сталиным.
Сказ об Антонии
/записала подруга Веры Монастырской – Катя Небылица/
1. Исповедь
Сегодня Антон загружен делами. Уединился за ширмой на детской половине комнаты.
– Антон, а что ты там делаешь? – мама пытается заглянуть в детскую.
Бросившись к занавеске, Антон держит ее руками. Громко говорит:
– Мама, сюда нельзя. Идёт служба. Я – батюшка.
Подбегают другие дети. Шёпот, шорохи, мама что-то вполголоса объясняет.
Дети кричат:
– Мы тоже хотим в батюшку играть!
– Нет! У меня всерьез. А вы смеяться будете.
Слышны возня, хихиканье, спор, хныканье. Приближается стук бабушкиной палки.
Свистящий шёпот обещает новую игру. Радостный визг, прыжки, бабушкино кряхтенье (это означает, что кто-то повис на бабушкиной шее), чмоканья (это поцелуи в бабушкину щёчку) и басистые смешки (это бабушка). Топот ног и шарканье тапочек всё тише, и вот уже на другой половине дома отдаленные взрывы детского хохота и повелительные возгласы взрослых. Антон прислушивается, бросает строгий взгляд на занавеску и возвращается к служебным обязанностям:
– Аминь.
На полу рассажены в рядок игрушки.
– Коля. Твоя очередь.
Накидывает на куклу салфетку, слушает, крестится, бормочет:
– Ох-ох, стыдно! Как плохо ты себя вёл. Чтобы в последний раз такое было!
Поет тоненьким голосом, ходит по кругу и покачивает кадилом, связанным бабушкой из пряжи от дырявых носков:
– Господи, помилуй… Господи, помилуй….
На Антона с иконы смотрит Бог.
Крестится, встает на колени и, склонившись до пола, шепчет: