Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники
Шрифт:
А семья между тем разрасталась. Оэлун, несмотря на столь нетривиальный способ заключения брака, выбранный Есугэем, вполне смирилась со своим новым положением. Повлияло здесь и то подчеркнутое уважение, с каким относился к ней муж; несомненно, ей льстила и признанная всеми воинская доблесть и храбрость Есугэя; наконец, то высокое положение, которое занимал Есугэй-багатур среди монголов, не могло не тешить ее женское тщеславие. Сработал, вероятно, и известный принцип «стерпится-слюбится», и в семье воцарились мир и согласие. Один за другим рождались крепкие и здоровые дети: Джочи-Хасар, Хачиун, Тэмуге; на девятый год появилась и первая девочка — материнская отрада, Тэмулун. Сытая и налаженная жизнь, дом, полный детей, — что еще надо женщине? Вряд ли расстроило Оэлун и то, что вскоре Есугэй взял в дом еще одну жену, Сочихэл, от которой имел еще двух сыновей — Бектэра и Белгутэя. В конце концов, старшинство Оэлун никем не оспаривалось, ее дети считались выше по положению, да она и сама прекрасно понимала, что такой знатный нойон, как Есугэй, не может ограничиться одной женой, хотя бы из соображений престижа. Да и как личность, Сочихэл явно не выдерживала сравнения с Оэлун, которая уверенно
Роль Оэлун в семье была тем более велика, что Есугэй постоянно пропадал в почти непрерывных военных походах на ненавистных татар и проводил в них куда больше времени, чем дома. Походы эти, правда, не всегда были успешными, но не раз и не два Есугэй привозил немалую добычу и пленников. Рос и его авторитет среди монголов. А около 1170 года (дата условна) Есугэй помог в борьбе за власть кераитскому хану Тогрилу, военной монгольской силой отстранив от кераитского престола его брата Гурхана. Этого Гурхана монголы не без оснований подозревали в причастности к отравлению своего любимого вождя Кадан-багатура, и его изгнание, несомненно, подняло славу Есугэя в монгольской степи буквально до небес. Разумеется, о подвигах своего отца хорошо знал и маленький Темучин, и конечно, он гордился таким родителем. Тогда же Темучин услышал и о том, что Есугэй-багатур и хан Тогрил стали кровными побратимами-аньдами. Такое родство с могучим кераитским ханом давало многое и, без сомнения, делало Есугэя главным претендентом на вакантный после смерти Хутулы ханский престол. Но столь быстрое возвышение, конечно, создало ему и немало врагов. Родовые вожди тайджиутов Таргутай-кирилтух и Курил-багатур использовали все свое влияние, чтобы ослабить позиции Есугэй-багатура и вызвать раскол среди его сторонников. Несомненно, что их деятельность имела определенный успех, что и показали позднейшие события. Однако уже и при жизни Есугэй-багатура в его нутуге было далеко не все ладно. Возможно, раскол был внесен даже в саму семью прославленного воина; во всяком случае, существует вполне доказательная точка зрения, что сводный брат Темучина Бектэр был «завербован» Таргутай-кирилтухом и стал тайджиутским шпионом в доме Есугэя. Трудно сказать, насколько мог быть осведомлен о такого рода разногласиях совсем юный тогда Темучин, однако какие-то отголоски существующих трений до него, конечно, доходили. Монгольские дети взрослеют рано, а Темучин к тому же обладал живым умом и развитым воображением. И все же, пока был жив отец, детство Темучина вполне можно назвать безоблачным.
Музей Чингисхана в Эрке-Хара. Фотография 1956 г.
Есугэй же видел и знал, конечно, намного больше сына. В противостоянии с амбициозными родственниками ему требовалась поддержка других влиятельных монголов. Видимо, в этом контексте следует рассматривать и предпринятое им зимой 1171 — 72 гг. сватовство своего старшего сына Темучина (которому было всего девять лет) к дочери знатного хонгиратского нойона Дай-сэчена. Девочку звали Борте, она была старше Темучина на год, что совсем не смущало обоих родителей. В самом деле, Есугэй в результате этой помолвки получал имеющего немалое влияние в степи союзника, а Дай-сэчен («сэчен» — в переводе с монгольского — «мудрый») был счастлив породниться с прямым потомком Хабул-хана, кровным побратимом могущественного Тогрила.
Отцы сговорились быстро. Дай-сэчен без устали нахваливал свою дочь, но не забывал отпускать комплименты и своему свату, и его юному наследнику. По взаимной договоренности Темучин остался в юрте своего будущего тестя, чтобы ближе познакомиться с Борте. Пара бурдюков кумыса окончательно закрепила сделку, и наутро Есугэй-багатур отправился домой, перед отъездом подарив свату своего заводного коня. Лучше бы он этого не делал.
Путь до родного аила был неблизким — хонгираты кочевали далеко к югу от коренных монгольских земель. Устал Есугэй, устал и его конь, и потому, когда багатур увидел группу пирующих в степи кочевников, то, не раздумывая подъехал к ним. Законы гостеприимства у монголов святы, они обязывают накормить и приветить усталого путника. И только подъехав поближе, Есугэй по одежде понял, что перед ним татары. Тут бы ему и распрощаться с нежданными попутчиками, но конь после долгой дороги совсем устал… А заводная лошадь осталась у Дай-сэчена. И Есугэй махнул на все рукой, тем более, что татары никак не показали, что узнали своего старого врага. Есугэй поужинал с ними, а утром уехал. В дороге он почувствовал себя плохо, а через три дня, по прибытии домой, совсем разболелся. Есугэй-багатур был уверен, что татары его отравили.
Сегодня, через восемь с половиной веков, наверное, уже невозможно доподлинно узнать, было ли совершено преступление. Можно приводить много доводов за и против. Например, особенности внешности Есугэй-багатура — рыжеволосый и синеглазый, что является большой редкостью среди монголов — прямо-таки кричали татарам, что перед ними кто-то из Борджигинов. И уж догадываться о том, что они встретились с главным врагом их племени, татары, наверное, могли. С другой стороны, Есугэй ехал один, без свиты, как простой степняк-харачу, да еще в местах, очень удаленных от коренных монгольских кочевий. К тому же для отравления нужно иметь при себе яд, а кроме того, требуется возможность незаметно добавить его в пищу, что при совместной трапезе сделать куда как непросто. Учтем и то, что сам Есугэй точно знал, что перед ним татары, а значит, — был все время настороже. Ну и наконец, если татары узнали своего заклятого врага, почему они его просто не утыкали стрелами? Ведь никаких возможных свидетелей в округе не наблюдалось. В общем, версия отравления Есугэя татарами вызывает очень обоснованные сомнения. Но по большому счету, на самом деле это значения не имеет: главное, что в виновности татар был уверен сам Есугэй-багатур. А он убедил в этом своих родных и близких, что для татар обернулось страшной бедой через
Болезнь Есугэя оказалась смертельной. Уже чувствуя приближение кончины, он вызвал своего родственника Мунлика, поручил ему заботу об Оэлун и малых детях и, буквально заклиная, попросил привезти домой Темучина. Мунлик исполнил просьбу Есугэй-багатура и, не мешкая, отправился к Дай-сэчену. Любопытно, что, прибыв к Есугэевскому свату, он ни словом не обмолвился о тяжелой болезни своего вождя (более того, очень вероятно, что Мунлик уехал, когда Есугэй уже скончался). Просьбу отпустить Темучина Мунлик объяснил тем, что Есугэй очень тоскует по первенцу. Здесь явно прослеживаются какие-то подводные течения в степной политике, но разгадать точный смысл необычного поведения действующих лиц этой драмы сегодня едва ли возможно. Было ли тут опасение, что Темучин может стать заложником с целью «подправить» поведение жены Есугэя и его сподвижников, или здесь что-то другое? Какую хитрую игру мог бы вести мудрый и изворотливый Дай-сэчен, останься Темучин в его доме? Однозначного ответа нет, источники об этом тоже умалчивают, и лишь Рашид ад-Дин упоминает о том, что отец Борте как-то противился свадьбе своей дочери с наследником Есугэя. Между тем, известные нам факты это мнение персидского историка никак не подтверждают. И позднее, уже в зрелые годы Темучина, Дай-сэчен пользовался немалым уважением; однако следует признать, что его влияние на свою дочь было минимальным. Во всяком случае, обман Дай-сэчена Мунлику вполне удался, и дальнейшего развития эта ситуация не имела. Будущий тесть отпустил Темучина с настоятельной просьбой поскорее возвращаться.
Современная монгольская юрта
Живым Есугэя Темучин уже не застал. Горе мальчика, обожавшего своего героического отца, было огромным. По свидетельству очевидцев, он захлебывался слезами и, упав на землю возле тела Есугэя, бился в судорогах. Старый Чарахай, отец Мунлика, пожалел Темучина, но дал ему мудрый совет поскорее забыть об утрате и взять на себя нелегкую ношу родового вождя. Совет, конечно, был хорош, но едва ли исполним. И Темучин был еще слишком мал, да и то, что Есугэй не успел стать ханом, очень осложняло ситуацию с преемственностью власти.
Смерть Есугэя резко изменила положение в монгольской степи. Очень скоро выяснилось, что далеко не все сподвижники покойного хотят подчиняться его вдове и юному наследнику. Чрезвычайную активность проявили и соперники Есугэя. Узнав о его кончине, в осиротевшее кочевье примчался Таргутай-кирилтух, чтобы «учить Темучина, как учат трехлетнего жеребенка». Несомненно, Таргутай воспринял смерть Есугэя как прекрасную возможность взять всю полноту власти в свои руки. Проще всего это было сделать, подчинив своей воле маленького мальчика, за которым, однако, стоял немалый авторитет удачливого воина-отца. Но Темучин, несмотря на юный возраст, похоже, плохо подчинялся влиянию, а главное — эту тактику Таргутай-кирилтуха раскусила умная Оэлун, которая совсем не собиралась отдавать власть, собранную трудами мужа, в чужие, да еще враждебные руки. Не добившись успеха, Таргутай уехал. Открытая попытка взять власть в улусе Есугэя не увенчалась успехом. Но родовой вождь тайджиутов не думал отказываться от борьбы; он только перевел ее в другое, тайное русло. И вскоре эта новая тактика начала приносить успех. Первый удар был нанесен по авторитету Оэлун.
По древней монгольской традиции, весной проводится поминовение усопших, сопровождающееся тризной и жертвоприношениями. На поминки собираются большие массы народа, но главная роль принадлежит вдовам умерших вождей. Весной 1172 (или 1173) года вдовы Амбагай-хана, Орбай и Сохатай, отправились в «Землю предков», на кладбище, «забыв» предупредить об этом Оэлун. Вскоре выехала и Оэлун, но оказалось, что Орбай и Сохатай уже провели и тризну, и жертвоприношение, не дожидаясь вдовы Есугэя. Оэлун обрушилась на обеих женщин с резкими упреками, что ее и не позвали, и не подождали. — «Не потому ли это, — спросила она, — что Есугэй-багатур умер, а дети его и вырасти не смогут?» На резкие слова Оэлун вдовы Амбагая ответили прямым оскорблением: «Ты и заслуживаешь того, чтобы тебя не звали, или, позвав, ничего не дали. Тебе и следует есть то, что найдешь. Ты и заслуживаешь того, чтобы тебе отказывали даже в просимом. Видно, из-за того, что умер Амбагай-хан, нас может оговаривать даже Оэлун». В этих грубых словах явно прослеживается стремление «указать Оэлун ее место», нежелание ханских вдов считать вдову Есугэя равной, ведь Есугэй-багатур так и не успел стать ханом. Скорее всего, не лучшим образом показала себя в этой склоке и сама суровая и непреклонная Оэлун. А ведь дело происходило на глазах у сотен свидетелей.
И то, что началось как женская ссора, имело последствия, о которых давно мечтали (и подспудно готовили) былые соперники Есугэй-багатура. Уже на следующий день подавляющее большинство людей Есугэевского улуса бросило вдов своего вождя с малыми детьми на произвол судьбы и откочевало вниз по реке Онону. Немногие, оставшиеся верными памяти вождя, погнались за отступниками, чтобы убедить их вернуться. Старик Чарахай, самый авторитетный из сторонников Оэлун, попытался отговорить изменников. Тут-то и произнес Тодоен-гиртэ, предводитель отступников, ставшие знаменитыми слова: «Ключ иссяк, бел-камень треснул». Эта монгольская пословица означала крах чего-либо. То есть, Тодоен прямо указал, что со смертью Есугэя верность его знамени кончилась. Больше того, Тодоен-гиртэ не ограничился словами. Видя, что Чарахай продолжает уговаривать людей вернуться, он ударил старика копьем в спину. Тяжело раненный Чарахай вынужден был вернуться, ничего не добившись. Вскоре он скончался от этого ранения. Перед смертью он жаловался маленькому Темучину, что получил рану только за проявленную верность роду Есугэя, и Темучин уехал от него в слезах. Возможно, этот упрек как-то повлиял и на верного Мунлика, потому что позднее, когда на семью Есугэя обрушились всяческие невзгоды, никаких его следов поблизости от Оэлун и ее детей мы не находим.