Монгольская империя и кочевой мир
Шрифт:
В 1384 г. хан Тохтамыш, вручая тверское княжение Михаилу Александровичу, говорит: «Азъ улусы своя самь знаю, и кийждо князь Русский на моемъ улусе, а на своемъ отечестве, живетъ по старине, а мне служить правдою, и язь его жалую» [ПСРЛ, XI, c. 84]. Обращается к хану Тимур-Кутлугу и сын Михаила Тверского Иван, «моля его, дабы пожаловалъ его отчиною и дединою, а своим улусомъ, великим княжениемъ Тферским» [ПСРЛ, XI, c. 83] [37] .
В связи с вышесказанным можно поставить и сообщение Рогожской летописи под 1360 г.: «Насла (хан Наврус. — Ю.К.) на князя Андрея Костьнянтиновича, дая емоу княжение великое, 15 темь» [ПСРЛ, XV, c. 68]. Это сообщение было проанализировано А.Н. Насоновым. Он
37
Такая семантика имеет место и в источниках XV–XVII вв. [Федоров-Давыдов 1973, с. 117–118].
Таким образом, и «улус» и «тьму» возможно определить как даннические единицы, не имеющие отношения к территориально-государственной структуре Золотой Орды, непосредственно управляемой ханами.
В современной литературе встречается и точка зрения, согласно которой русские Северо-Восточные земли рассматриваются в качестве вассальных. Так, В.В. Трепавлов пишет, что «в 30-40-х гг. XIII в. в результате монгольского завоевания большинство русских княжеств и Новгородская земля оказались включенными в империю Чингисидов на положении „русского улуса“ — вассальных податных владений» [1993, с. 302].
Что означает «улус» мы только что выяснили. Но можно ли говорить о вассалитете? В чем видит В.В. Трепавлов его проявления? «Подчиненность, — констатирует он, — выражалась главным образом в выплате дани — „ордынского выхода“, ханской инвеституре князей, контроле над их политикой и периодическом привлечении князей к участию в военных походах ханов» [1993, с. 302].
Что в этом «вассальном наборе» определяло основную линию отношений? Вероятно, дань, что отмечает и В.В. Трепавлов, подчеркивая «вассальные податные владения». Такую завуалированность структурообразующего звена подметил и А.И. Першиц: «В средние века вообще данничество в соответствии с господствовавшей политической и правовой доктриной часто внешне оформлялось по образцу отношений сюзеренитета-вассалитета» [1973, с. 9].
Итак, в XIII в. произошло столкновение двух крупных колонизационных потоков эпохи раннего средневековья: татаро-монгольского и восточно-славянского. Последние освоили и продолжали осваивать восточные, а также юго-восточные степные территории. Степи были нужны и татаро-монголам, но только степи, поэтому они ограничились тем, что сдвинули основное русское население с юга — оно уходит теперь севернее. Это первое. Второе — татары заняли степную полосу вдоль Каспийского, Азовского и Черного морей. Территория севернее этой полосы стала «буферной зоной» со смешанным населением и монгольским управлением. Ее протяженность с севера на юг составляла от 50 до 200 км. К «буферным зонам» В.Л. Егоров относит земли южнее Курска, район Тульского степного коридора (с Куликовым полем) и земли вдоль южной границы Рязанской земли [1985, с. 39–43].
Безусловно, «выход»-дань, наряду с другими введенными повинностями, лег тяжелым бременем на русское население, явившись дополнительным фактором в существовавшей на Руси системе сбора налогов. Вопрос о размерах и динамике ордынской дани достаточно подробно (насколько это возможно вследствие слишком кратких и немногочисленных упоминаний в источниках) рассмотрен в литературе. Вместе с тем современные исследователи признают, что он чрезвычайно сложен и в настоящее время на него нет однозначного ответа [Егоров 1098]. С.М. Каштанов в общем плане для Руси XIV–XVI вв. ставит и такую существенную проблему, как соотношение налогов и возможность их оплаты населением. И фактически признает, что решить ее невозможно: «Весьма трудно проанализировать взаимозависимость финансовых обязательств населения и его экономического
Нам же важно подчеркнуть, что суть даннических отношений влечет за собой сохранение Ордой на Руси общественной системы, сложившейся к середине XII в. и продолжавшей развиваться в начале XIII в., т. е. земель-государств, для которых была характерна широкая вечевая деятельность, как проявление прямого народовластия; княжеские институты при этом представали как органы исполнительной власти. Князья вынуждены были ездить в Орду, получать там ярлыки на княжение, верно и то, что татары вмешивались во внутренние коллизии на Руси (кстати, во многих случаях не без просьб самих князей). Вместе с тем необходимо указать не только на собственно политический механизм, приводивший в движение ордынско-русскую данническую систему, но и на основы и связи иной природы.
Ими являлись некоторые представления, присущие многим этносам и их взаимоотношениям между собой на определенных стадиях общественного развития, либо при доминировании архаических отношений, либо при сохранении их в том или ином варианте. Но все это происходит в пределах даннической зависимости, не нарушавшей внутреннее устройство русских земель. То есть отношения князей и ханов, как нам представляется, возможно рассмотреть не как разные, но параллельные с данями проявления ордынской политики, а в рамках в целом системы даннических отношений.
Собственно княжеско-ханские отношения начинаются с 1243 г., когда «великыи князь Ярославъ поеха в Татары к Батыеви, а сына своего Костянтина посла къ Канови. Батый же почти Ярослава великою честью и мужи его, и отпусти и рек ему: „Ярославе, буди ты старей всем князем в Русском языце“. Ярослав же взъратися в свою землю с великою честью». На следующий год «про свою отчину» ездили к Батыю другие князья. Он, «почтив я честью достойною и отпустивъ я, расудивъ имъ когождо в свою отчину, и приехаша с честью на свою землю» [ПСРЛ, I, c. 470]. Таким образом, суть отношений заключалась как бы в санкционировании ханами княжения на том или ином столе.
В этот период в действиях князей чувствуется отсутствие осознания зависимости от ордынцев в занятии столов. Вместе с тем татары начинают вмешиваться вооруженным путем в межкняжеские отношения. Особенно преуспел в привлечении их к совместным действиям на Руси князь Андрей Александрович. С 1281 по 1293 г. он четыре раза приводил отряды татарских «царевичей», добиваясь силой «княженьа великого, а не по стареишиньству». От этих усобиц в первую очередь страдали «христьяне». Тем не менее, такого рода «союзы» с татарами перешли и в XIV в. (1315, 1316, 1318, 1322, 1327 гг. и т. д.). Но наряду с этим «опытом» решения княжеских вопросов князья прибегали и к старой, проверенной практике собирания съездов (снемов). И хотя подобных сведений немного, Л.В. Черепнин [1977] полагает, что они заслуживают внимания. Он отмечает съезды 1296, 1304, 1340, 1360, 1380 гг. В некоторых из них участвовали татары, но также и представители городских общин.
Однако уже ранние русско-татарские отношения не сводились только к прямому или косвенному вмешательству татар во внутренние дела русских князей или к разорениям русских земель. В истории их отношений имеются примеры союзнических военных действий. Усилившаяся угроза на западных рубежах Руси потребовала ответных походов, в которых участвовали ордынцы. В 1269 г. князь Святослав Ярославин, собрав «силу многу» в Низовских землях, «прииде с ними в Новъгород, бяше же с ними баскакъ великии Володимерьскии именем Армаганъ, и хоте ити на город на Неметцкии Колыванъ, и уведаша Немци, прислаша послы своя с челобитьемъ, глаголюще: „челом бьем, господине, на всей твоей воли, а Неровы всее отступаемся“. И тако взя миръ с Немци». Другой поход — неудачный — состоялся в 1275 г.: «ходиша Татарове и Русстии князи на Литву и не успевше ничто же взратишася назад, но много зло створиша Татарове идуще християномъ» [ПСРЛ, XXV, c. 148, 151].