Моника 2 часть
Шрифт:
– Но это так. Одним махом разрушили ее мечты, воспоминания. Было благородно заявлять в твою пользу, в то время как в ее душе царила смерть.
– Боюсь, вы наивны, Ноэль, – произнес Хуан недоверчиво. – Моника – замечательная женщина, я же не буду торговаться привычками, мужеством, прямотой, верностью. Но она не любит меня, никогда не любила. Или сказала, что любит?
– Ну, конкретно словами, не сказала. Но нужно учитывать ее унижение и разочарование. Она, как жена…
– Как жена? Нет, Ноэль, Моника никогда не была моей женой. Женщина, которую мне законно вручили
Горестное выражение исказило губы Хуана. Старый нотариус смущенно посмотрел на него, сбитый с толку, но Хуан резко вцепился, как когтями, в его плечо широкой и сильной рукой, пригрозив:
– Хорошо подумайте о том, что говорите. Именно ваш поступок может стоить очень дорого, потому что я способен…!
– Сними руку с плеча, ты сейчас его сломаешь, и хватит уже говорить глупости, – прервал Ноэль с притворным раздражением. – Я не стану повторять того, что меня не касается, и меня не страшат твои глупые угрозы. Ты так же вел себя с ней?
– Она лежала при смерти. Лихорадка мучила ее несколько дней. Несколько недель она не приходила в себя. Когда она вернулась к жизни, моя пьяная ненависть уже прошла, и она была лишь бедной женщиной, нежной и хрупкой, как цветок, ласточкой с надорванными крыльями, упавшей на палубу моего корабля.
Старый нотариус опустил голову. Какой-то странный комок в горле не давал ему говорить, слезы застилали усталые глаза:
– Однако ты странный тип, Хуан.
– Почему? – опроверг Хуан с деланным равнодушием. – Это не достоинство. Какое мне дело до еще одной женщины? Женщины, которая любит другого…
– Которая любит другого? Я совершенно уверен, что это ты.
– Я слышал это из ее уст много раз. Пытался помочь ей вырваться из этой нездоровой любви. Вот уже час, как я понял, что любовь еще есть. Любовь, которая ужасает, пугает, унижает, но от которой она не может освободиться.
– Я бы поклялся, что она любит тебя, плакала о тебе, когда я увидел ее в одиночестве у скал, неподалеку от ее старого дома. Конечно, она сказала, что нет, но… – он засомневался и медленно пробормотал: – Хочешь сказать, Моника любит Ренато?
– Да, Ноэль, не хотелось бы говорить. Но ваших слов уже не вернуть. Не из-за бедняка Хуана, а из-за кабальеро Д'Отремона Моника де Мольнар хочет похоронить молодость в этих стенах и спрятать красоту в сумраке монастыря.
– Матушка, благодарю вас, что сразу приняли меня.
– Конечно же. Этот смиренный монастырь – твой дом. Но сестра монахиня сказала, что тебя сопровождал муж и нотариус. Где же они? Почему не прошли?
– Они проводили меня. Нотариус Педро Ноэль, как друг. Я попросила мужа привезти меня сюда, и он удовлетворил мою просьбу. Он мог этого не делать. Мог оставить посреди улицы или заставить пойти с ним туда, где поселится: в тавернах порта. Но для этого нужно, чтобы он действительно считал меня женой, которую любит. Я мало значу для него. Это правда. Думаю, он не способен мне навредить, потому что не злодей. Он может чувствовать ко мне жалость, потому что его сердце сочувствует всем страдающим, даже если не хочет этого признавать. Полагаю, он вежливо проводил меня до этой двери, потому что в его душе есть чувство благородства и достоинства. Но только это, Матушка, только это…
Моника закрыла лицо руками; как подкошенная, она упала на широкую монашескую табуретку, стоящую рядом с прибранным письменным столом Матери-Настоятельницы, а та смотрела на нее с печальным удивлением, ласково провела бледной рукой по светлым и шелковистым волосам страдалицы, пытаясь утешить:
– Дочка, дочка, успокойся. Ты вне себя, словно обезумела…
– Матушка, я самое несчастное создание на земле!
– Не говори так. Преувеличивать нашу боль – грех. Тысячи, миллионы созданий бесконечно больше страдают, чем ты в эти минуты.
– Возможно, но у меня не сил. Если бы вы знали…
– Я знаю, дочка. Мне рассказали. Эта история дошла до нас, и с тех пор, как мне рассказали о твоей странной свадьбе, каждый день я надеялась, что мне удастся увидеть тебя и узнать правду из твоих уст. Ты сказала, что твой муж не злодей.
– Да, Матушка. Он казался мне врагом, но стал единственным другом на земле!
– В таком случае, дочка, какие же твои беды?
– Он хороший, великодушный. Сначала он чувствовал ко мне ненависть и презрение; гораздо позже сострадание, когда увидел меня несчастной. Теперь же не чувствует ничего. Разве что некоторую благодарность, а возможно, оскорбительную жалость, которая причиняет непонятные страдания.
– Ну… Но эти чувства не могут оскорблять и вредить тебе.
– Они оскорбляют и причиняют мне боль, рвут душу, потому что он любит другую! Любит безумно, с безудержной страстью, греховным безумием; любит вопреки всему; любит, несмотря на ее предательство и подлость; зная, что она никогда не будет принадлежать ему; у нее нет сердца, а он ищет ее губы, несмотря на то, что пьет яд с каждым поцелуем.
– Но это ужасно, – смутилась настоятельница. – Это не любовь, дочка. Это адская ловушка. Это пройдет, пройдет.
– Нет, Матушка, не пройдет. Она сильнее его и наполняет жизнь. Он любит самую обманчивую, притворную, трусливую и вероломную женщину, и его любовь навсегда, он любит ее всей душой.
– А ты?
– Я люблю его точно также, Матушка! Люблю безумно, слепо, самой сумасшедшей и греховной любовью, но лучше я тысячу раз умру, чем признаюсь ему!
Моника рыдала, закрыв лицо руками, словно наконец прорвалась сдерживаемая плотина. Она плакала, а настоятельница молчала, позволяя излиться слезам, и затем произнесла:
– И почему же любовь должна быть безумна, дочь моя? Разве речь идет не о твоем муже? Разве ты не дала согласие у алтаря, не поклялась следовать за ним, любить и уважать его? Ты не исполнишь священную клятву, подарив ему это чувство?
– Но он не любит меня, Матушка. Вы не знаете ужасных обстоятельств нашей свадьбы. Нас увлек бурный поток страстей, и он не виноват в этом. Я тоже согласилась и позволила, чтобы таинство осквернилось моим ужасом, страхом, почти ненавистью. Да, думаю, ненависть меня вдохновила. Потом же все изменилось.