Монсегюр. В огне инквизиции
Шрифт:
Через месяц после случившегося умер муж Марии. Тоска поглотила его целиком, и он не смог оправится от потери. Мигеля взял на воспитание сосед, папаша Жиро, добрый, но очень бедный человек. Небольшой домик родителей Мигеля пришлось продать, и мальчик поселился у Жиро постоянно. Жизнь его потекла обычным чередом. Скорее всего, повзрослев, он стал бы портным, как его покойный отец, женился бы на какой-нибудь местной девице, завёл бы детей. Но судьба опять подкинула ему испытание, сведя с двумя странными рыцарями, Анри и Пьером, прибывшими в их деревню холодной зимой и постучавшихся именно в дом папаши Жиро.
Что же касается пропавшего Антония, коего, по уверению Беллины, ведьма Мария превратила в коня, то старосте удалось разузнать все подробности таинственного исчезновения.
Также староста выяснил и про внезапно умершую козу. Никакой порчи на неё никто не наводил. Старая была коза, вот и сдохла.
А жених дочери Беллины так и не породнился с семейством трактирщика. Ушёл из деревни и нанялся конюхом в замок местного барона.
Глава 10
Дорога в Монсегюр
Декабрь 1241 года. Лангедок
Ночь прошла без приключений, чего и следовало ожидать. В это время года вообще мало кто покидал свои дома. Все предпочитали отсиживаться в тёплых жилищах. Бродяг же и разбойников на земле господина Альфаро можно было не опасаться.
Как только рассвело, оседлали коней и продолжили путь.
— Может быть, сделаем крюк и заедем в деревню недалеко от Пруллианского монастыря? [42] — предложил Мигель.
— Там живёт мой дядя. Раздобудем еды, корм для лошадей…
42
Монастырь Благословенной Марии в Пруйль.
— Нет, малыш, — покачал головой Анри. — Во-первых, мы потеряем время, во-вторых, твой дядя может, не моргнув глазом, сообщить о нас местным властям. Сейчас нельзя быть уверенным ни в ком. И потом, у меня вызывает отвращение всё, что связано с доминиканцами. Я даже к стенам этого Пруллианского монастыря не подойду.
Пожалуй, последнее заявление Анри было наиболее сильным аргументом. Ненависть к инквизиторам бурлила в нём с вулканической силой. А ведь именно с Пруллианского монастыря и началось формирование братства доминиканцев.
Доминик (Доминго де Гусман) основал этот монастырь в 1206 году. Тогда ещё общества доминиканцев не существовало, и сам будущий глава ордена был всего лишь простым проповедником. Он происходил из богатого кастильского дома д'Аца. Его мать принадлежала к старокастильской знати, а отец, Фелисио де Гусман, комендант крепости на границе мавританской Испании, вёл род от прославленных вестготских рыцарей. Благодаря настояниям матери, в шесть лет Доминик был отправлен в духовную школу изучать богословие под руководством своего дяди-священника. Позднее он продолжил обучение в университете в Паленсии. Закончив учёбу, вернулся домой. Епископ благоволил Доминику, считая его очень способным и вместе с тем скромным человеком. Особенно он проникся к нему после того, как в стране случился неурожай. Сочувствуя голодающим, Доминик раздал всё, что имел, и тем подал пример другим. Епископ, отдавая должное молодому священнику, сделал его каноником и определил в только что созданное августинское братство. В монастыре
Это произошло в 1202 году. Молодому монаху случилось проезжать по землям Лангедока через Тулузу в свите дона Диего, епископа кастильского города Озмы. Дон Диего, по поручению короля Леона Альфонса VIII, направлялся в Скандинавию с дипломатической миссией — сватать невесту сыну короля, Фердинанду. В этот первый проезд через Лангедок Доминика поразило количество еретически настроенных граждан. Альбигойство здесь процветало до такой степени, что многие знатные вельможи в открытую проповедовали катаризм. Сам граф Тулузский Раймонд VI не скрывал своего покровительства ереси, хотя, опасаясь католической Церкви, не смел высказываться прямо. Однако те поступки, которые он совершал, воочию свидетельствовали против него. К примеру, в церковь он водил своего шута, который, кривляясь и гримасничая, подпевал священнику. И даже ещё хуже: стоя спиной к алтарю, шут благословлял народ. Это ли не настоящее кощунство над истинной верой? Что, в таком случае, можно было ждать от его подданных? Порой граф во всеуслышание обличал корыстолюбие цистерцианских монахов, заявляя, что сам он хотел бы походить на альбигойских проповедников. Говорили, что граф выслушивал молитвы катаров и сам принимал у них благословения. Все знали, что своего сына он хотел отдать на воспитание альбигойским архиереям. Его друзья — виконты Безьерские, графы де Фуа и другие — также были приверженцами катаризма.
Папа Иннокентий III, пытаясь подавить ересь, посылал в Лангедок одного легата за другим, однако те не имели успеха в проповеднической деятельности. Над ними смеялись, их презирали, открыто высказывали своё неуважение. И тому были причины. Роскошь, в которой жили католические священники, и их нравственное разложение достигли максимального предела. О святости жизни духовных пастырей уже давно никто не слышал. Настоятель везонской обители в отчаянии сетовал в письмах:
«Монахи покидают своё прежнее платье и ходят по улицам одетыми по новой моде; мясо они едят, когда хотят Самые неприличные раздоры совершаются в монастырях при избраниях. Так, я знаю монастырь, в котором правят четыре аббата. Цистерианцы ещё чем-нибудь заслуживают похвалу, они расточают большие милостыни, изучают церковное песнопение, творят много добрых дел. Но и они искусны силой и хитростью присваивать себе имущество и доходы других орденов. Епископы же требуют от приходов большие взятки, а места продают за деньги. Они не дают даром церквей священнослужителям, а прежде требуют подарков, потому те и стригут своих прихожан, как торговцы овец. Последствия бывают ещё ужаснее, когда священники подают пастве пример безнравственной жизни.
Всё преисполнилось пороков, и, как видно из слов приора, побудительная причина заключается в безнравственной жизни духовенства».
Конечно, не все духовные лица забыли о своём предназначении, но отдельные примеры праведности и богобоязненности терялись на общем фоне безнравственного поведения священнослужителей. Католическая Церковь находилась в страшном унижении. Иннокентий III принимал все меры для обуздания этого зла: лишал сана, отлучал, наказывал. Посылал легатов проповедовать в Лангедок, надеясь на их силу слова. Он выбирал лучших из лучших, но результат был неутешительным. Ересь в Лангедоке настолько сильно пустила корни, что простые увещевания не действовали.
Доминик, проезжая через альбигойские земли, ясно сформулировал причину неудач католических проповедников: «Вы путешествуете с целыми обозами мулов, везёте наряды и яства, — с чего бы еретики стали верить вашим поучениям! Они и без того ищут предлоги для обличения разврата духовных лиц, а особенно монахов. „Посмотрите, — скажут они, — как эти пышные люди поучают о Спасителе, который ходил босым, послушайте, как эти богачи презирают бедных“. Если вы хотите что-нибудь сделать, то прежде всего бросьте ваш суетный блеск, ступайте босыми, поучайте собственным примером».